богатство давало ему возможность удовлетворять эту страсть. Он был проповедником и, вследствие нетерпимости папы, вел непостоянный образ жизни; во время своего добровольного и вынужденного скитания по северной Италии он много видел и много читал, ознакомился даже с не-еврейской литературой, но ему недоставало самостоятельности в мышлении, способности различать существенное от неважного, зерно истины от плевел заблуждений. Сжатая «История евреев Ибн-Яхии в связи с хроникой мировой истории», над которыми он трудился почти сорок лет, содержит огромный материал достоверных исторических сообщений и небылиц, подлинных документов и вздорных рассказов. Гедалия ибн-Яхия столь же непоколебимо верил в колдовство и злых духов, как и в Синайское откровение и Талмуд. И, несмотря на свой сказочный характер (а, может быть, именно потому), эта книга встретила среди евреев более живой отклик, чем исследования Роси. Когда «Глазное зеркало» Роси дошло до Сафета, тамошние благочестивцы нашли содержание книги крайне еретическим. Иосиф Каро поручил одному из членов своей коллегии раввинов, Элише Галико, составить послание ко всему еврейству с предложением проклясть Роси и сжечь его книгу. Сафетанцы отправляли функции инквизиции против еретиков. Но Иосиф Каро умер, не успев подписать формулу проклятия (нисан, апрель 1575 г.). Однако итальянские евреи не были такими фанатиками, чтобы проклясть Роси, тем более, что они его знали, как право верного еврея, преисполненного самых чистых побуждений. Коллегия мантуанских раввинов применила лишь меру Бен-Адрета против изучения нееврейской литературы и запретила чтение книги Роси всем юношам моложе 25-и ле Вследствие этого, хотя и неофициального, объявления книги еретической, она не оказала большего влияния ни на современников, ни на ближайшее потомство; лишь в новейшее время она была оценена по достоинству и дала толчок к новым историческим исследованиям в еврейских кругах. В христианском же мире на сочинение Роси уже раньше обращено было внимание, и оно было даже переведено на латинский язык.
Да и как могло трезвое и критическое исследование найти от клик в то самое время, когда одурманивавшая умы кабала господствовала в еврействе, восхваляя слепую веру, как высшую добродетель, и стараясь довести восторженность до фанатической экзальтации. Фантазерство Соломона Молхо и Иосифа Каро и их мессианская экзальтированность являются образцом спокойствия и рассудительности по сравнению с той исступленностью, которая охватила их преемников, справляя настоящий шабаш. В последние тридцать лет 16 столетия кабала достигла в Палестине неограниченного господства, а оттуда распространилась по всей Турции, Польше, Германии и Италии; она запутала и затемнила умы, даже испортила сердца, и беспощадно подавляла всякую здоровую мысль или же клеймила ее ересью и грехом. Снова, как в эпоху юного христианства, в Галилее и особенно в области Сафета появилось множество злых духов и одержимых бесом, которые вызывали мистические заклинания и открывали глубочайшие тайны. Неизвестно только, вызвали ли беснующиеся заклинателей или наоборот. Наступило время кабалистической исступленности, которая сопровождалась необузданностью и испорченностью и подрывала доверие не только к наукам, но даже к Талмуду. В то время, как в европейском мире ночной мрак средневековья почти исчез, в еврействе начались лишь мрачные и темные средние века. Носителями этого течения, охватывавшего все более широкие круги еврейства, были Исаак Лурия и его ученик, Хаим Витал Калабрезе.
Исаак Лурия. ясным умом он выделялся среди учеников Давида ибн-аби Зимра, и в возрасте 24 лет он уже считался крупным раввинским авторитетом, не уступавшим и необыкновенному знатоку талмудической литературы, Бецалелю Ашкенази. Вероятно, Ибн аби-Зимра и посвятил его в кабалу, которая затуманила его ум и совершенно овладела всеми его помыслами. Сухое изучение Талмуда, наполнявшее голову огромной ученостью и бесплодной казуистикой и формалистикой, но оставлявшее пустым сердце, по-видимому, не удовлетворяло Лурии и привело его к фантастической мистике. Он предпочел шумной школе жуткое одиночество в долине Нила, а сухой рассудочной формалистике — углубление в мистические миры и экзальтированные молитвы. Зогар, который в то время был впервые отпечатан и потому стал доступен каждому, произвел на него сильное впечатление. Чем более он углубился в дебри Зогара и увлекался кабалой, тем более искал он одиночества, избегал сношений с людьми, пренебрегал даже своей молодой женой, посещая свой дом лишь по субботам (его богатый тесть заботился о нем и его семье), говорил мало и только на еврейском языке. В этом тихом одиночестве Лурия провел несколько лет, и оно сделало его, как и всех тех, у которых рассудок не сильнее фантазии, экзальтированным фантастом; его постоянный спутник, мистический Зогар, много способствовал разгорячению его воображения. Глубоко убежденный в происхождении этой книги от Симона б.Иохай и божественном происхождении содержащихся в ней нелепостей и фантазий, Лурия искал в ней высших откровений и глубочайшей мудрости. Он молился и проливал слезы, стараясь постичь загадочные и темные места Зогара; когда же ему казалось, что он находил ключ к разгадке их, он не сомневался, что обязан этим самому пророку Илии; в своей разгоряченной фантазии он видел Илию, этого учителя таинств.
Что открыл ему пророк Илия или Зогар или, вернее, его собственное воображение? Сначала он старался привести в стройную и цельную систему разрозненные и беспорядочные элементы Зогара; это равносильно попытке отыскать логическую связь в болтовне безумца. Каирский отшельник старался показать, каким образом Бог создал мир с помощью сефир, каким образом Божество проявляется в форме существ и каким образом оно как бы сократилось, чтобы развить из своей бесконечности конечные существа. Он составил систему в виде чрезвычайно запутанной сети разнообразных сил, сопротивлений, действий и противодействий, форм и ступеней (Parsophim) в четырех мировых сферах, именно выделения, творения, образования и изменения. Эти лишенные всякого содержания понятия он обозначил такими причудливыми именами, что он впоследствии справедливо жаловался: никто не в состоянии понять его мистической системы. Лурия хотел всякому выражению и всякому слову в Зогаре, брошенным ради эффекта или в погоне за каламбуром, придать глубокое, бесконечно глубокое значение; таким образом то, что было несущественно в лживой книге Моисея де Леон, приобрело важность в мозгу Лурьи. Первобытный человек (Adam Kadmon), старец времен (Atik Jomin), длинное лицо (АгисЬ Априп), короткое лицо (Sei г Априп), мужское и женское, отец и мат, мозг, светила, искры и сосуды (органы, Kelim), зачатие, сосание и рост, союз и разрыв (Siwug, Nesira) и многое другое имели для него глубокое значение, так как он воображал, что с помощью этих пустых понятий можно построить систему мира. Во всей этой туманной и путаной мистике нова лишь следующая теория: органы, с помощью коих божественная благодать сообщается миру, разрушились от слишком сильного напора (Sod Schebirat Kelim), вследствие чего восстал новый хаос