а рука, прикоснувшаяся к моей, была влажной и слегка дрожала.
Мы говорили с ним о всяких глупостях, о гостеприимстве моей тети Медлен, о каких-то общих знакомых, о балах, на которых мы оба бывали, о бизнесе наших родителей, и даже о погоде. Все эти разговоры велись из-за напряжения, вызванного возникшим между нами чувством, о котором мы не могли рассказать друг другу, но которое мы оба чувствовали. Мы, словно сговорившись, вели с ним какую-то нелепую игру, основанную на благопристойности и хороших манерах в то время, как наши сердца тянулись друг к другу. И тут у меня родился план, и я подошла к своему двоюродному брату Эдгару – сыну тети Медлен, который был мне не только братом, но и большим другом.
– Эдгар, окажи мне услугу – попросила я, сгорая от нетерпения, и увидела, что он смотрит на меня как громом пораженный.
– Что с тобой, дорогая Джу, ты вся дрожишь!
– Эдгар, я сейчас уйду в сад и буду сидеть в дальней беседке, помнишь, в той, самой дальней от дома, в которой мы с тобой часто играли в детстве?
– Господи, Джу, да что с тобой творится?
– А ты должен будешь привести туда Николаса Уайтхеда. Господи, Эдгар, очнись, ну что ты смотришь на меня как ненормальный? Ты что, ничего не понимаешь?
– Но, Джу, ты что, сошла с ума? Ведь он же помолвлен с Клаудией Гарнье!
– Да, я сошла с ума, а ты непроходимый тупица, да к тому же еще и трус!
Я отвернулась от него в отчаянии, в глубине души сознавая всю нелепость своего желания, и от того еще больше разозлилась на совершенно справедливое замечание Эдгара. А он схватил меня за руку, и глядя в мои, полные отчаянных слез глаза, смягчился.
– Ну, хорошо, хорошо, дорогая, я сделаю, как ты хочешь!
Пока я сидела в беседке, минуты текли словно вечность, а щеки мои то бледнели, то пылали огнем. Чего я хотела? На что надеялась? О чем собиралась говорить с ним? Я не могла тогда ответить ни на один из этих вопросов! Я только чувствовала, что мне необходимо его увидеть без посторонних глаз, и эта уединенная беседка, окутанная плющом и тихой, безмолвной ночью, как нельзя лучше соответствовала осуществлению этого желания.
Когда до меня долетел звук приближающихся шагов, сердце мое забилось с такой частотой, что могло показаться, будто оно берет стартовый разгон перед окончательным прыжком наружу, и я, как ни старалась, не могла его утихомирить. Но вот, наконец, на тропинке показались две мужских фигуры. И я, поднявшись со скамейки, отчаянно попыталась унять дрожь в коленях. А дальше все происходило словно не со мной. Я будто присутствовала на собственном представлении и руководила своими действиями как – бы со стороны, оставаясь при всем при этом, внешне совершенно спокойной, хотя внутри меня бушевал пламень чувств.
– Эдгар, оставь нас – сказала я, и сама удивилась, что голос мой был твердым и повелительным.
– Возвращайся в дом, и позаботься о том, чтобы никто не заметил нашего отсутствия, а если такое случится, немедленно прибегай сюда.
Кузен молча повернулся и через минуту растворился в ночном безмолвии.
Николас молчал и смотрел на меня во все глаза, и я, даже в полумраке, заметила, как бледно его лицо.
– Николас, я знаю, что все это покажется Вам странным, если не сказать больше, и Вы, несомненно, осудите девушку за такой непристойный поступок! Но мне все равно! Я… люблю Вас, с той самой минуты, когда увидела впервые на Вашей помолвке, и, видит бог, не могу справиться со своим чувством!
Он подошел ко мне и взял за руку.
– Но, Джулия…
– Нет, нет, молчите, я должна Вам это сказать, иначе не смогу, не прерывайте меня! Так вот, я бы никогда не решилась сказать Вам о своей любви, если бы, если бы мне не показалось, что и Вы тоже, тоже ко мне неравнодушны! Я хочу знать, я должна это знать!
– Видите ли, Джулия, я и Клаудия…
– Я знаю, что Вы помолвлены, но я Вас не об этом спросила.
Он взял мои руки в свои горячие, дрожащие ладони, и молча прикоснулся к ним губами, и губы его обожгли мне кожу.
– Я не безразлична Вам! – воскликнула я, и слезы радости побежали по моим щекам.
– Да! Но я ни за что не откажусь от Клаудии, и очень прошу Вас простить меня за это.
Он выпрямился.
– Отказаться сейчас от нее, значит обидеть до глубины души прекрасного человека, сделать ее несчастной и заставить жить с вечным клеймом брошенной после помолвки. Но это только одна сторона медали. Если бы я и имел низость решиться на такое, то пострадала бы не только Клаудия, но и наши с ней родители и наш совместный бизнес, и еще многое другое, что может повлечь за собой такой скандальный поступок.
– Да, да, я знаю, что Вы никогда ее не бросите, да я и не рассчитывала на это, я только хотела знать, что Вы ко мне испытываете, сама не знаю почему, хотела знать и все. Хотела знать! И еще, еще я хотела, чтобы Вы меня поцеловали, здесь, сейчас, только один раз. Я должна узнать, что такое Ваш поцелуй и сохранить его в памяти на всю жизнь. Вы не можете мне отказать, только один раз, Николас, только один раз!
Я протянула к нему руки и мои глаза, полные мольбы, решили дело. Он обнял меня и прикоснулся своими трепещущими губами к моим, не в силах от них оторваться. И…дрожь, пронизывающая наши взволнованные тела, слилась в одно целое. Мы стояли в прохладной плющевой беседке, обласканные теплым ночным ветром и целовали друг друга, и произносили какие-то нежные слова. Он целовал мои губы, щеки, глаза, волосы.
– Прелесть моя, моя любовь – говорил он – и сердце мое замирало от этих слов.
Я не знаю, сколько прошло времени, но по – видимому много, потому что в ночной тишине, нарушаемой только нашим горячим дыханием, да редким встревоженным криком пересмешника, вдруг раздались торопливые шаги. Это был Эдгар и он подходил к беседке. Мы с Николасом с трудом оторвались друг от друга и вышли ему навстречу.
– Джулия, тебя ищет твоя мама, я не могу больше пересылать ее из комнаты в комнату.
– Да, да, Эдгар, спасибо. Мы уже идем.
Бал подходил к завершению, однако Николас еще успел пригласить меня на последний вальс, и я улыбалась ему и говорила, что