стеснение крестьянской свободы привели к катастрофическому голоду 1891–1892 гг. Русификация молодых народов, не имевших собственной интеллигенции, вроде «сибирских инородцев», имела некоторый успех, но зато из числа народов с богатой собственной культурой и интеллигенцией выходили все более радикальные противники режима. Политика национальных и религиозных гонений способствовала разложению Российской империи как наднациональной общности. Все свое царствование Александр iii «сеял ветер», «пожинать бурю» досталось его сыну.
Подробнее на эту тему Евреи в России: История и культура. СПб., 1995.
Зайончковский П. А. Кризис самодержавия на рубеже 1870–1880-х гг. М., 1964.
Победоносцев К. П. и его корреспонденты. Т. 1. Пг.; М., 1923.
Полунов А. Ю. Под властью обер-прокурора. Государство и церковь в эпоху Александра iii. М., 1996.
Репников А. В. Консервативная концепция российской государственности. М., 1999.
Секиринский С. С., Филиппова Т. А. Родословная российской свободы. М., 1993.
Твардовская В. А. Царствование Александра iii // Российский консерватизм xix столетия. М., 2000.
Чернуха В. Г. Внутренняя политика царизма с середины 50-х до начала 80-х гг xix в. Л., 1978.
1903. «Полицейский карьерист» против «полужида»
16 августа 1903 г. министр финансов Сергей Юльевич Витте делал обычный «всеподданейший доклад» в Петергофе. Необычно было только одно: накануне государь просил Витте прихватить с собой управляющего Государственным банком Эдуарда Плеске. Николай ii встретил министра «очень милостиво» и около часа выслушивал различные его «предположения относительно будущего». И только когда Витте уже встал, чтобы проститься, император, «несколько стесненный, сконфуженный», объявил: «Я вас прошу принять пост председателя Комитета министров, а на пост министра финансов я хочу назначить Плеске».
По сути, это была отставка. В самодержавной России не существовало правительства в смысле «кабинета», члены которого связаны единством проводимого курса. Каждый из министров назначался лично государем и перед ним нес ответственность за политику, которую проводил в своем ведомстве, мало сообразуясь с мнением коллег. Точнее, сообразуясь с мнением того из министров, который в настоящий момент находился в фаворе у императора. Комитет же министров был совершенно формальной институцией, занятой многочисленными мелкими делами, формально требующими согласования нескольких ведомств, на тогдашнем жаргоне – «вермишелью». Кресло председателя Комитета, хотя и числилось высшим в бюрократической иерархии, фактически служило местом предпоследнего упокоения административных старцев.
Сергей Витте на старца не походил. Министр финансов не только был бодр и полон энергии, но и намеревался направлять всю политику империи. Отправка Сергея Юльевича на «бездеятельную» должность была победой противного, бюрократического клана, возглавляемого другим претендентом на монопольное владение монаршим ухом – министром внутренних дел Вячеславом Константиновичем Плеве.
Борьба за влияние на Николая ii была особенно сложна. С младых ногтей государь обнаруживал склонность к фатализму, которая только усилилась после женитьбы на Алисе Виктории Елене Луизе Беатрисе, принцессе Гессен-Дармштадтской, в православном крещении получившей имя Александры Федоровны. Царь не любил принимать в сложных ситуациях вполне определенных решений, ожидая наставления и вдохновения свыше, в отношениях с инициативными министрами был уклончив и избегал решительных объяснений.
Программу своего царствования Николай ii огласил 17 января 1895 г. на приеме депутации земств, городов и дворянства. В ответ на адреса девяти земств, довольно неприлично потребовавших в этих поздравительных по жанру сочинениях помимо соблюдения законности и личных свобод еще и привлечения общества к делам внутреннего правления (читай: конституции), государь произнес, поминутно опуская очи долу и внимательно разглядывая шапку, которую держал в руке: «Мне известно, что в последнее время слышались в нескольких земских собраниях голоса людей, увлекающихся бессмысленными мечтаниями об участии земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все силы благу народному, буду охранять начало самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял мой незабвенный покойный родитель».
Речь произвела неприятный шок даже не потому, что государь, думавший по-английски (дневник его пестрит англицизмами вроде «весь день имели у себя дорогую Ольгу»), глядя в шпаргалку, лежавшую в шапке, оговорился и не исправился. «Бессмысленных» мечтаний по-русски быть не может, и в шпаргалке черным по белому было написано – «беспочвенными». Шпаргалку готовил все тот же бессменный Победоносцев, которому Николай ii доверял столь же безусловно, как и Александр iii. Реакция на речь была болезненной, уже через день по рукам стало ходить «Открытое письмо Николаю ii», составленное П. Б. Струве. В нем говорилось, что речь царя бьет «по самым скромным надеждам» и тем вызывает на борьбу с самодержавием все «живые общественные силы». Шокировала речь не только радикалов. В. Н. Ламздорф, крупный дипломат и будущий министр иностранных дел, отметил в дневнике, что «речь-нахлобучка» «произвела самое печальное впечатление», а в провинции «находит самый гибельный отклик». Сенатор А. Ф. Кони назвал ее «злобной выходкой». Речь произвела тягостное впечатление прежде всего потому, что «незабвенный родитель» «подморозил» Россию до глубокого внутреннего кризиса.
Консервация не удавалась, в стремительно меняющемся мире требовалось энергично отвечать на запросы времени. Отстранив общество от решения этих проблем, власть тщилась разрешить их сама. Но и во власти не было единства. Две существенно различные политические стратегии к концу века связывались с именами Витте и Плеве.
Вячеслав Константинович Плеве поначалу служил по судебной части, дослужился до прокурора Петербургской судебной палаты и в этой должности отличился такой решительностью в борьбе с «крамолой», что в 1881 г. был назначен директором Департамента полиции. На этом посту Плеве весьма успешно боролся с остатками «Народной воли», широко пользуясь услугами агентов-провокаторов, но понимал, что эта частная задача не может быть успешно решена без мер общего порядка. Вообще же видел спасение страны в «строгой общественной дисциплине во всех областях народной жизни, которые доступны контролю государства». Эту полицейскую дисциплину и пытался Плеве внедрять на всех постах, которые занимал, сделавшись уже к середине 1890-х гг. признанным лидером и идеологом консервативной «партии» в правительстве. В 1902 г., заняв наконец вожделенный пост министра внутренних дел после убийства террористами Д. С. Сипягина, Плеве покрыл страну сетью полицейских охранных отделений, ранее существовавших только в Москве, Петербурге и Варшаве, наделив их широкими административными полномочиями. Эта система политического сыска, поставленная на широкую ногу и даже на научную основу начальником московского охранного отделения Зубатовым, считалась тогда в мире образцовой. Информация о революционерах, поступавшая от «филеров», занимавшихся наружным наблюдением, и секретных агентов, через охранные отделения поступала в Департамент полиции, где тщательно систематизировалась и анализировалась. Однако эффективность этой системы была невысока, а некоторые ее элементы оказывали гораздо более разрушительное воздействие на власть, нежели революционное подполье само по себе. Самоубийственным средством борьбы с «крамолой» оказалась опасная игра полиции с агентами в «обследуемой среде» – пассивными (осведомителями) и активными (провокаторами) участниками революционных организаций. В результате историки оказываются не в состоянии, например, сказать, кто убил в сентябре 1911 г. премьер-министра П. А. Столыпина. То есть они твердо знают, что сделал это Дмитрий Богров. Но вот в каком качестве он стрелял – члена революционной организации или агента департамента полиции, а Богров был и тем и другим, – установить невозможно.
Сергей