Юльевич Витте прошел совершенно другую жизненную школу и до конца дней оставался чужаком в петербургской бюрократической среде. Инженер, дослужившийся до управляющего Юго-Западными железными дорогами, был замечен Александром iii после страшного крушения царского поезда 17 октября 1888 г. близ станции Борки, когда государь спас семейство, удержав на могучих плечах крышу разбитого вагона. Витте был единственным, кто осмелился еще до катастрофы в особой записке честно сказать Александру iii, что российские железные дороги не приспособлены для гонок тяжеленного царского поезда с бешеной скоростью. Сделавшись директором Департамента железнодорожных дел Министерства финансов (1889), а затем и министром (1892), Витте сохранил стиль обхождения и мышления предпринимательской среды, где начинал карьеру. Стремясь к ускоренной модернизации отечественной экономики, Витте прибегал к усиленному вмешательству государства в хозяйственную жизнь, но идеал его был иной. «По условиям жизни нашей страны, – писал министр Николаю ii в 1895 г., – потребовалось государственное вмешательство в самые разнообразные стороны общественной жизни, что коренным образом отличало ее от Англии, например, где все предоставлено частному почину и личной предприимчивости, и где государство только регулирует частную деятельность». Предлагавшиеся Витте решения, как правило, и были рассчитаны в перспективе на развитие «частного почина и личной предприимчивости».
Друг друга Плеве и Витте ненавидели лютой ненавистью. Витте в мемуарах честил Плеве «полицейским карьеристом». Плеве мемуаров сочинить не успел, но «золотое перо» полицейского лагеря, ренегат-народоволец Лев Тихомиров, явно передавал чувства шефа, аттестуя в своих дневниках министра финансов – столбового дворянина – «одесским полужидом». Не удивительно, что Плеве и Витте расходились в решении практически всех политических проблем, из которых особенно значительны были «вопросы» крестьянский, рабочий, национальный и дальневосточный.
Община или хутор
Самой острой российской проблемой был крестьянский вопрос. Реформы 1860-х гг., освободив крестьянина от власти помещика, полностью подчинили его сельской общине – миру. Община была одновременно и собственником земли, и властью. На мирские сборы содержались местные дороги, сельские церкви и школы, из них же выплачивалось жалованье лицам, занимавшим выборные должности по крестьянскому самоуправлению. Сельские старосты и волостные правления выполняли административные и полицейские функции, собирали статистические сведения.
После реформы до 80 % крестьянских надельных земель оказались в общинном владении. Сельские сходы производили раскладку налогов между членами общины и распределяли между дворами надельные земли соответственно трудовым ресурсам крестьянской семьи. У неисправного плательщика надел могли отобрать, а самого его подвергнуть телесному наказанию (или денежному штрафу, или направить на общественные работы – крестьяне могли сами выбирать меру наказания и ввиду хронического безденежья, естественно, чаще всего выбирали розги) по приговору волостного суда.
Считалось, что такая организация предохранит крестьянство от «язвы пролетариатства». Однако попытка искусственно затормозить модернизацию деревни успеха не имела. Процесс расслоения крестьян на зажиточных хозяев и пролетариев-батраков лишь незначительно замедлялся, а главным образом камуфлировался существованием общинных институтов.
В то же время община сыграла важную негативную роль в развитии аграрного кризиса в России. Поскольку все крестьяне были связаны круговой порукой в отбывании государственных податей, как денежных, так и натуральных (воинская, конская и дорожная повинность), община крайне неохотно и с большим трудом отпускала каждого потенциального плательщика. Между тем по не вполне ясным причинам 30 лет, последовавшие за реформами, в деревне стали временем настоящего демографического взрыва (с 1867 по 1897 г. сельское население европейской России увеличилось на 26 млн человек, то есть почти удвоилось). Избыточное население не могло покинуть деревню, образовалось «аграрное перенаселение», на селе было гораздо больше людей, чем могло прокормиться при существовавшей технологии хозяйствования. Другой стороной перенаселения было крестьянское «малоземелье» – недостаток земель, не истощенных варварской эксплуатацией с помощью допотопных методов (на общинных землях продолжало господствовать трехполье).
Мировой аграрный кризис в 1880–1890-е гг. привел к резкому падению цен на зерно. Подавляющее большинство крестьянских хозяйств не совладало с таким падением доходности. Уже к середине 80-х гг. правительство было озабочено проблемой «оскудения Центра», экономического упадка и разорения крестьянства центральных губерний европейской России. Упадок выразился прежде всего в том, что малейший неурожай сразу же вызывал голод. Впервые это бедствие обрушилось на центральные губернии в 1874 г., затем голод повторился, в 1881 г. захватив более значительную территорию, а в 1891–1892 гг. голод охватил более 30 губерний европейской России. (Следует иметь в виду, что термин «голод» употреблялся в те времена совсем не в том значении, что позднее. Тогда голодом называлось такое положение, при котором крестьянский двор для обеспечения себя продовольствием вынужден был распродавать основные средства производства – сельскохозяйственные орудия и землю. Случаев голодной смерти формально зарегистрировано не было, но до 200 тыс. крестьян, ослабленных недоеданием, погибли от посетившей те же губернии на следующий год холеры.)
Правительство пыталось облегчить положение крестьянства паллиативными средствами. Одной из таких мер была легализация крестьянских самовольных переселений (к концу 1870-х гг. противозаконно уходило на окраины империи до 40 тыс. душ ежегодно). Однако закон 13 июля 1889 г. лишь незначительно облегчил процедуру переселения, теперь нужно было получить разрешение не двух, а только одного министра (внутренних дел), кроме того, переселенцы на три года освобождались от всех податей и повинностей.
Второй мерой было введение новых паспортных правил, которые должны были облегчить крестьянам переход в города. Паспорта были введены в 1719 г. петровским указом с чисто полицейскими целями – для борьбы с уклоняющимися от службы в регулярной армии. Вскоре после введения подушной подати ради удобства ее взимания правилами 1724 г. было запрещено крестьянам отлучаться без паспорта далее 30 верст от места постоянного жительства. С этого времени паспорт стал рычагом, при помощи которого контролировалось перемещение лиц податных состояний. О необходимости пересмотра паспортного законодательства, препятствовавшего «общественной и частной предприимчивости», в канцеляриях заговорили уже в период подготовки крестьянской реформы, но новые паспортные правила были введены только с 1 января 1895 г. Новшеств было, собственно, два. Во-первых, вместо краткосрочных паспортов прежней системы, которые надо было раз в полгода-год хлопотно возобновлять, вводились пятилетние паспортные книжки. Во-вторых, паспорт можно было получить и тем лицам податных сословий, за которыми числились недоимки по общественным сборам, в самом паспорте отмечался размер недоимки, которую владелец документа должен был погасить до конца года, в противном случае полиция имела право паспорт отобрать.
Очевидно, что эти частные меры существа дела не касались. В решении же основного вопроса о крестьянском землевладении правительство Александра iii взяло курс на укрепление общины. Закон 8 июля 1893 г. значительно ограничил свободу крестьян в проведении внутриобщинных переделов земли, а закон 14 декабря 1893 г. запретил крестьянам выход из общины без согласия «мира» (даже при досрочном погашении выкупного долга), продажу, залог и дарение наделов. Инициативный мужик вынужден был кланяться и унижаться перед соседями, ставить полведра, а то и ведро водки, только чтобы отпустили с миром.
При подготовке этих законопроектов