Читать интересную книгу Однажды орел… - Энтон Майрер

— А не затронем ли мы интересы голландцев и англичан, если будем следовать этим курсом? — спросил Дэмон.

— Разумеется. Начало века характеризуется многочисленными столкновениями: между англичанами и французами чуть было не разразилась война из-за Сиама, голландцы и португальцы повздорили из-за острова Тимор, даже Соединенные Штаты поскандалили с англичанами и немцами из-за островов Самоа. Это была лучшая пора расцвета господства Запада, апофеоз империализма. И нам следовало бы возглавить его, а не плестись в хвосте, как делали мы. Неужели вы не представляете? Гигантский клин в океане — от Новой Гвинеи до островов Рюкю, направленный на огромный вспухший живот побережья Китая. Вот куда нам нужно было двигаться. Но вместо этого наши головы были забиты туманными идеями о международном братстве и самоопределении всех народов.

— А что вы скажете относительно Drang nach Osten?[53]

— Противная волна. Аномалия. Обречено на поражение в самом зародыше. Такое движение никогда не завершалось успехом Сэмюел. С теми немногими немцами, которые пытались обосноваться на востоке, происходило всегда одно и то же — они славянизировались. Восточные пруссаки больше азиаты, чем народы Западной Европы, об этом говорит их мистическая горячность, их неслыханный фатализм. Они дорого заплатили за то, что плыли против течения. Поэтому и наши экспедиционные войска потерпели в семнадцатом году фиаско — мы не более в состоянии навязывать свои доктрины Европе, чем солнце начать вращаться в обратном направлении… — Посмотрев на Сэма и Томми, Мессенджейл неожиданно заявил: — Пожалуй, довольно этого непредусмотренного теоретизирования.

— О, нет, нет! — запротестовала Томми. — Когда вы говорите, я чувствую себя кем-то вроде Бисмарка или Клемансо. Перекраивающей карту мира…

— Скажите лучше, как поживает ваш отец?

— Очень хорошо. Счастлив и всем доволен. Преподавание, видно, ему по душе. Говорит, что новое поколение намного способнее, чем он предполагал.

— Замечательный человек ваш отец, — сказал Мессенджейл. — Интеллект и манеры необыкновенные. А скажите, он о политической деятельности никогда не думал?

От удивления Томми быстро замигала.

— Нет, никогда, насколько я знаю.

— Жаль. Представляете его в роли государственного секретаря? Сочетание воли и такта…

— О да, он был бы в своей стихии. — Ее глаза засияли. — Проявил бы свой особый стиль…

— Вот именно.

— Но он никогда и ни в какой форме не стремился к этому. Он почти такой же в этом отношении, как и Сэм. Папа всегда считал и считает, что офицеры должны быть вне политики.

— Да, это старая традиция. Но теперь она меняется.

— А Сэму, после такого триумфа в военном суде, надо было бы переключиться на политику, — продолжала Томми. — Но он никогда не сделает этого. Почему люди так упрямы?

— Неизбежное слабое место человека, — сказал Мессенджейл, поднеся Томми зажженную спичку и наблюдая, как медленно опустились ее ресницы. — Вы же не хотите, чтобы у нас не было слабых мест вовсе?

— Но есть люди и без слабых мест, — ответила Томми. — У вас, например, слабых мест я не вижу…

Мессенджейл отметил про себя, что Томми вызывает в нем приятное, все более захватывающее его, волнующее чувство. Он взял нож и начал ритмично поворачивать его тремя пальцами правой руки.

— Видимо, это оттого, что вы недостаточно знаете меня, — сказал он беспечно.

После ужина они разделились: женщины отправились в гостиную, а Мессенджейл и Дэмон пошли в кабинет с окнами на север, из которых был виден дворец губернатора. Некоторое время они бесцельно болтали о пустяках.

— Не желаете ли сыграть в шахматы? — предложил Мессенджейл.

— С удовольствием, майор, если хотите.

Рэймон принес шахматы, бутылку «Грэнд Марниер», бокалы, и они начали партию. По тому, как человек играет в шахматы, о нем можно сказать многое. Он может или торопиться и делать необдуманные ходы, или быть слишком самоуверенным, или лишенным воображения, или робким, нерешительным, и вы быстро — за какой-нибудь час — поймете, с кем имеете дело, с такой же уверенностью, как если бы вам удалось прикоснуться рукой к самой сокровенной части души этого человека. Мессенджейл, подобно Рейю Лопесу, любил предпринимать наступление всеми силами на широком фронте. Он выдвигал каким-нибудь неортодоксальным приемом своих коней и слонов и создавал таким образом необычную позиционную ситуацию, открывавшую возможности для широкой фронтальной атаки; иногда, впрочем, он предпочитал располагать свои фигуры позади замысловатого сицилианского или голландского оборонительного рубежа с тем, чтобы позднее нанести ими сокрушительные удары на обоих флангах; наблюдая прищуренными глазами за вызванным этими ударами оцепенением противника, Мессенджейл, несомненно, испытывал удовольствие.

Дэмон, однако, обычно лишал его такого удовольствия: он никогда не впадал в панику, никогда не поддавался искушению брать хитроумно приносимые в жертву пешки и не позволял запугать или обмануть себя ложными атаками. Иногда он, разумеется, шел на риск, но лишь после тщательной оценки возможных последствий. И если ему приходилось прибегать к обмену фигурами, он делал это с обдуманной осторожностью, неохотно, всякий раз как бы взвешивая важность и ценность отдаваемой фигуры. К тому же Дэмон обладал воображением, был невероятно настойчивым и никогда не упускал из виду преследуемой цели.

Обычно шахматные баталии между ними протекали в какой-то мере по установившемуся шаблону: стремительная атака Мессенджейла, в которой он добивался временного позиционного преимущества, изобретательная защита Дэмона и затем ожесточенная схватка на истощение, которая закапчивалась или трудной победой одной из сторон или — так бывало чаще — ничьей. Сегодня игра развивалась по такому же шаблону, но Мессенджейл после обмена любезностями с Томми чувствовал себя несколько взволнованно, его сознание было переполнено противоречивыми предположениями. «У вас, например, слабых мест я не вижу», — сказала она; ее глаза при этом восторженно светились отраженным от свечей блеском. Что ж, она — да и вообще кто бы то ни было — знает его недостаточно…

Дэмон сделал очередной ход. Мессенджейл наклонился к доске и проанализировал возможные последствия, рассуждая и за себя и за противника. В результате размена коней Сэмюелю удалось продвинуть пешку на пятую горизонталь и быстро усилить ее. Мессенджейл сделал ход слоном и, снова откинувшись на спинку, продолжал наблюдать за сверкающими сквозь густую акацию и противомоскитную сетку яркими огнями в губернаторском дворце.

Дэмон сделал новый ход, и Мессенджейл, склонившись вперед, снова сконцентрировал внимание на игре. Ему все еще угрожала выдвинутая вперед пешка. Она стояла как скала, и по отношению к ней невозможно было ничего предпринять. Мессенджейл начал отвлекающую атаку на ферзевом фланге, попробовал наступать сдвоенными ладьями в центре, но Дэмон умело разгадывал и парировал его попытки, как будто ему заранее были известны все ходы противника. Эта необыкновенная проницательность Дэмона все более и более раздражала и даже злила Мессенджейла.

Из гостиной послышался звонкий смех Томми — короткий, в два тона смех, снова перешедший в едва слышное щебетание двух женщин. Мессенджейл пожал плечами и посмотрел на часы. Продолжать игру глупо, уже поздно. К тому же у него были иные планы на вечер. Неожиданно он предложил:

— Сэмюел, я уже устал. Давайте сочтем эту партию ничейной. Вы согласны?

— Конечно, — ответил Дамой с улыбкой. — Я с удовольствием соглашусь на ничью.

— Отлично. — Мессенджейл налил в фужеры ликер, и они обсуждали некоторое время убийство виконта Сайто во время недавнего военного мятежа в Токио, а также семь пунктов требования, предъявленного Нанкину Японией.

— Каково ваше мнение об этом, Сэмюел?

— По-моему, Чан Кайши допускает большую ошибку. Соглашение между Хо и Умэдзу ненадежно. Пользоваться помощью извне для разрешения внутренних проблем дело опасное. Японцы этим не удовольствуются.

— Возможно. А вы знаете, что сказал Макартур, когда Кесон спросил его, как он думает: можно ли, по его мнению, защитить Филиппинские острова? «Я не думаю, а знаю, что можно». Он как раз тот, кто необходим нам здесь. — Мессенджейл протянул ноги вперед и прикрыл глаза рукой. — Интересно, правда? Вся эта идея о человеке часа испытаний, о герое, появляющемся в момент наивысшего напряжения, — греческий миф, легенда о Барбароссе, теория Карлейля о герое, рожденном для решения данных проблем в данной обстановке. Он зашел в своей теории слишком далеко, конечно; но это факт, что великий человек — личность с превосходящим интеллектом и волей — действительно появляется в такие моменты чаще, чем не появляется. Хаос — обычное состояние человека, хаос и неопределенность. Человек, способный в такой момент решительно применить силу, меняет сознание своих современников. Разве такие люди не достойны быть воспетыми? Будь то Джейсон, или Ахиллес, или Наполеон…