Читать интересную книгу Тисса горит - Бела Иллеш

Лаци был уже далеко, когда заметал, что Мартон отстал. Он тотчас же повернул обратно и подъехал в тот момент, когда полицейский — с помощью какого-то офицера — связывал за спиной руки отбивающегося всеми силами Мартова. Его глаза, полные слез бешенства и боли, на мгновение встретились с глазами Лаци.

Лаци помчался прямо на квартиру Мартона, а через час был уже у Веры вместе с жалким скарбом товарища. Картонный чемодан, в нем две рубашки, пара кальсон, три носовых платка, обрывки красного флага и толстая тетрадь.

На первой странице тетради — надпись красными чернилами: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

На второй странице были наклеены фотографии Тибора Самуэли и Отто Корвина. Подпись черными чернилами: «Пролетариат отомстит за вас!»

На третьей странице — стихи: «В тюрьме, на бульваре Маргариты…» Страниц семь было заполнено цитатами из «Коммунистического манифеста» и из «Государство и революция».

Одну страницу занял разговор Ленина с Бела Куном по прямому проводу. Внизу — опять красными чернилами:

«21. III.-1919».

На следующей странице фотография — портрет Веры.

Тут Лаци на минутку было задержался, но Вера нервно перевернула страницу. За фотографией Веры две страницы чистых. Остальная часть тетради была заполнена копиями писем, отправленных неизвестными авторами по неизвестным адресам.

1

«Публика больше всего опрашивает насчет России, Мы, бывшие пленные, едва успеваем отвечать. Все спрашивают нас: правда ли, что Ленин отдал землю крестьянам? А когда узнают, что там помещики не стали производственными комиссарами[37], а были рады спасти хоть собственную шкуру… Народ никак не может понять, почему наши не последовали этому примеру. Ведь известно, что Бела Кун учился у самого Ленина. Поэтому следует напечатать во всех газетах: надо просто-напросто открыто признать, что на первый раз мы провели эти дела из рук вон плохо. В другой раз будем умнее. Как действовать — будем учиться у Ленина».

2

«У нас как раз идет пресловутая раздача земли. Землю дают действительно, но только тем, у кого и раньше земля была. А нищие так нищими и остаются. В нашей деревне землю получили одиннадцать «героев». Среди них оказался и такой герой, который во время войны даже солдатом никогда не был. А вот когда пришел Хейаш со своим отрядом, он собственноручно повесил Седеркени, бывшего членом директории нашего уезда при красных. Зато Йошка Телеки в герои не попал, несмотря на то, что три раза был ранен на войне и получил серебряную медаль за отличие. Хорошо, что еще жандармы спину ему не проломили, когда он высказывался против такого раздела земли! Наш нотар[38], которому и в голову не приходит, что мы — за Ленина, поучал нас: «Возьмитесь же за разум, ребята! Не все ли вам равно, от чьего имени я вами правлю, — от имени ли его величества короля или же Бела Куна? И так и эдак вам надо повиноваться». И это ведь на самом деле правда. Во время Советов он стоял у власти, а теперь громче всех ругает Бела Куна. А бедняки все больше высказывают желание, чтобы Кун вернулся, хоть им тогда несладко жилось. А кабы они были уверены, что землю получат…»

3

«Даже тем, кто летом еще работал, уже почти нечего есть, а тем, кто летом был безработным, одному богу известно, чем существовать. В прошлое воскресенье господин граф в церкви кое с кем из мужиков даже за руку поздоровался. А ксендз с амвона поучал: «Венгерский народ, ни днем, ни ночью не забывай, что король венгерского народа на чужой земле на черством хлебе сидит». Тогда кто-то с задних скамеек крикнул: «Неплохо, кабы он с нами поделился хоть немного!» После этого граф вскочил, красный, как индюк, и возмущенно крикнул: «Стыд и срам! Даже в церкви занимаются большевизмом». Доискивался, кто смел оскорбить короля. Но как ни бесновались граф и ксендз, народ молчал. Словно в рот воды набрали. Кое-кто, не в силах сдержаться, давился от хохота. При выходе из церкви жандармы арестовали двенадцать человек и ночью, во время допроса, здорово их избили».

— Откуда ты раздобыл это?.. Каким образом вещи Мартона попали к тебе? — спросила Вера.

— Я давно знаю мать Мертона. Она вдова. У ней семеро детей. Работает уборщицей в начальной школе на улице Вешелени. Муж ее, кажется, был портным. Имел крохотную починочную мастерскую. Он погиб в семнадцатом году под Добердо. Повторяю, я давно знаю мать Мартона. Когда я сообщил ей, что с Мартоном случилась беда, она сразу поняла, в чем дело. И не скажи я ей, она сама попросила бы меня забрать эти вещи. Славная женщина!

Долго еще Лаци рассказывал о братьях и сестрах Мартона, об его матери, которая, узнав о случившемся, окаменела от горя. Даже плакать не могла.

Вера и Тимар молча слушали его.

Вечером Шульц, в поисках Георгия Сабо, зашел в профсоюз кожевников. Сабо находился в комнате секретаря союза. Через закрытую дверь был слышен его хриплый голос, более громкий, чем обычно. Он вышел багрово-красный. Со злобой захлопнул за собой дверь.

— Старик Шульц! Брат ты мой родной! Как раз о тебе думал. Честное слово! Как раз ты мне нужен.

Сабо — человек лет сорока, высокий, сутуловатый, с впалой грудью. У него болезненный цвет лица; можно подумать, что он страдает болезнью желудка или печени. На самом же деле это железный человек и о болезнях знает только понаслышке. Охрип он от скверного табака, от которого пожелтели пальцы его рук, то и дело скручивающих самодельные папиросы.

— Пойдем, брат! Ты, верно, знал… ну, как же тебе не знать Иосифа Бооди? Полиция утверждает, что он покончил самоубийством. Факт тот, что его нашли на льду, на Дунае, под мостом Елизаветы, вблизи будайского берега. С завязанными на спине руками, с выколотыми глазами… Самоубийство! Сначала он выколол себе глаза? Потом прострелил лоб? После чего, связав руки на спине, бросился с моста?.. И этот мерзавец… В чем дело, товарищ Шульц? Что с тобой? Выпей-ка стаканчик воды…

Когда, после лекции у кожевников, Андрей — часов около одиннадцати вечера — пришел на квартиру Веры, те трое еще просматривали заметки Мартона. Не говоря ни слова, вновь и вновь перелистывали они эту странную тетрадь. Лаци вкратце рассказал Андрею о случившемся. Андрей слушал его, не сказав ни слова, только кусал губы да пальцами барабанил по столу.

— У кого квитанция от нашей машинки? — спросил он, как только Лаци умолк.

— Это все, что ты можешь сказать? — почти враждебно вырвалось у Веры.

— То, что я хочу сказать, я лучше напишу. Это принесет пользы больше, чем слезы.

— Ты не человек! — возмутилась Вера.

Чтобы предупредить ссору, вмешался Тимар. Его симпатии были на стороне Веры, но он понимал, что Андрей прав.

— В самом деле, Вера! Андрей прав. Мы должны действовать, а не плакать.

— У кого квитанция? — повторил вопрос Андрей.

— Как будто осталась у Мартона, — ответил смущенно Лаци.

— Жаль! Вера, садись к машинке. Вложи столько экземпляров, сколько машинка возьмет. Я обещал Шульцу к утру доставить на фабрику сто листовок. По поводу Бооди. Эти мерзавцы убили беднягу! Я не знал его, но Шульц говорит, что это был честный рабочий, хоть он и не был коммунистом. О подробностях расскажу потом.

— Ну, а Мартон? О нем ты ничего не скажешь? — не унималась Вера, дрожа от волнения.

— О Бооди более срочно. Пожалуй, и более важно, — спокойно ответил Андрей. — Быть может, нам удастся поднять рабочих. Бооди работал на фабрике. А наш бедный Мартон не работал. В этом все дело, Вера!

Вера села за машинку. Слова Андрея если не успокоили, то все же убедили ее.

— Завтра утром найдем адвоката для Мартона, — кончив диктовать, снова заговорил Андрей. — Он почти ребенок. Если не поднимать большой шумихи, может быть, удастся выручить его с улицы Зрини без особых затруднений.

— Из этого ребенка когда-нибудь выйдет стойкий борец, — сказал Тимар.

На следующее утро рабочие, выйдя на работу, всюду нашли разбросанные листовки, — в раздевалке, в уборной, у рабочих столов.

«Знаменитым отрядом Остенбурга арестован и замучен до смерти наш товарищ рабочий Иосиф Бооди. Товарищ Бооди в прошлом в течение многих месяцев пробыл в заключении у белых бандитов в Гаймашкере, откуда он вернулся калекой. Похороны Бооди состоятся сегодня вечером в четыре часа. На похоронах участие представителей от рабочих полицией запрещено».

Подписи не было.

Листовка не призывала к каким-либо активным действиям, но никогда еще на фабрике не говорилось так много о коммунистической партии, как сегодня. И никогда рабочие так дружно, почти единодушно, не выражали готовности что-то предпринять. Непременно что-то предпринять! Но что именно?

У рабочих столов шли оживленные беседы. В пылу возбуждения порой даже забывали понижать голос.