и канны, горели оранжевым жаром календулы, или, по-местному, — нагидки, пестрело разноцветье петуньи и вербены. По дальнему краю цветника, откуда начиналась молодая, лет пять тому назад посаженная роща, живой изгородью, как когда-то подле хаты деда Алексея, кустились бордовые, красные, розовые, белые мальвы. Ветры уносили в сторону ядовитые облака, вырывающиеся из тушильных башен, как и чадное дыхание батарей, сюда не долетала фенольная изморось, и потому рядом с заводом благоухало буйство красок, улавливался Тонкий медовый аромат, садовой кашки, салатно-белесым кантом окаймляющей цветочные клумбы.
Нравилось Сергею Тимофеевичу посидеть здесь перед сменой. Частенько захаживал сюда. У него тут, в тени акации, и своя скамья есть, откуда открывается вид на живописные поля подшефного колхоза. Сядет вот так и любуется родной землей, ее щедрой красотой и плодородной мощью. Завод имеет к ней непосредственное отношение не только участием в уходе за посевами, в уборке урожая, в механизации трудоемких процессов. Он еще дает и воду. Вон в отдалении работают передвижные — на тракторной тяге — дождевальные
установки, которые, словно гидромониторы, высоко в небо выстреливают упругие струи, и они, рассыпаясь, мельчайшими брызгами рассеиваются над плантациями, орошая их живительной влагой. И в этих искусственных микродождях всеми цветами солнечного спектра вспыхивают, гаснут и снова зажигаются самые настоящие мини-радуги.
Только нынче Сергею Тимофеевичу было не до созерцания красот. Его волновал предстоящий разговор у директора завода, где, наконец, все должно определиться. И в то же время одолевало беспокойство о дальнейшей судьбе Олега. Сергей Тимофеевич думал о том, что суждения старших детей, пожалуй, близки и ему. Скорее всего по-ихнему и получится. Однако в сложившейся ситуации уж больно жестким оказался их реализм хотя бы потому, что не оставлял надежды, вселял нерешительность, исключал возможность бороться, оправдывал капитуляцию. Конечно, здесь дали себя знать юношеские категоричность, максимализм..,
Он засиделся, чего только не передумав, и едва не опоздал к началу совещания. Встретив его в приемной, Надя обеспокоенно сказала:.
— Вас уже спрашивал Пал Палыч, — Предупредительно отворила перед ним дверь директорского кабинета, шепнула: — Ни пуха вам, ни пера. Сергей Тимофеевич.
Он не успел ей ответить, потому что сразу же заговорил Чугурин:
— Что ж, товарищи, «возмутитель спокойствия» пришел. Кажется, все в сборе. Будем начинать.
Пока усаживались за длинным столом, установленным вдоль глухой стены директорского кабинета, Сергей Тимофеевич отметил про себя, что, очевидно, и в приемной, ожидая назначенного времени, приглашенные на совещание товарищи высказывали разные мнения, если секретарша проводила его таким напутствием. Насторожило и директорское: «возмутитель спокойствия», хотя в его голосе вроде и не чувствовалось осуждения.
Присев у ближнего от двери края стола, Сергей Тимофеевич осмотрелся. Вокруг — все свои: Пал Палыч, Суровцев, Гольцев, Гасий, секретарь завкома комсомола Славка Дубров, главные специалисты завода, в полном составе цеховое руководство. Рядом с Иваном Толмачевым сидит Ростислав. Суровцев запомнил его дипломную работу, послал совершенствоваться, специализироваться на установку сухого тушения кокса. Ростиславу внове такое представительное совещание. И, видно, чувствует себя скованно, напряженно — выглядит уж очень сосредоточенным, строгим. И Иван сдержан. Однако сквозь его сдержанность так и выпирает нетерпение, готовность вступить в бой за свое детище... Шумков несколько нервничал: то обопрется локтями о стол, то уберет руки, то почешет бровь... Остальные вели себя обыкновенно, буднично, естественно. Одни менее, другие — более внимательно слушали Чугурина, открывавшего совещание.
Сергей Тимофеевич снова взглянул на сына, решил: «Ничего — пообвыкнет, притрется...» Сам-то он не раз тут бывал. Директорский кабинет знает, как свою квартиру... Тут же переметнулся мыслью домой, подумал, что по отношению к Олегу жена руководствовалась житейским опытом, и этот опыт подсказал ей единственно правильное гуманное решение. И еще надумал Сергей Тимофеевич предупредить Ростислава и Алену, чтобы оставили свои насмешки и розыгрыши, которые теперь уж действительно совсем ни к чему.
А Чугурин в это время говорил:
— Суть предложения инициативной группы Сергея Тимофеевича, очевидно, известна всем. Вы знакомились с обоснованиями, выкладками. Давайте обменяемся мнениями.
— Ты что, Тимофеевич, свое КБ имеешь? — усмехнулся главный механик Митяев.
Чугурин покосился на него, сказал:
— А что ему остается делать, уважаемый Валентин Кириллович, если нашим главным специалистам недосуг заниматься разработкой технических проблем, совершенствованием производственных процессов.
— Правильно, — скептически изогнул губы Митяев. — Недосуг... Оборудование, механизмы первой батареи десять лет отработали, второй — восемь: то одно, то другое ломается. Ремонтировать не успеваем, не то, чтобы..,
— Вот за это, товарищ Митяев, партком еще с вас спросит как с коммуниста, — прервал его Гольцев. — Устроили себе тыхэ жыття. Пока гром не грянул, даже график планово-предупредительных ремонтов не выполнялся. Только теперь зашевелились.
Главный механик примолк. А что он мог сказать? Об этих графиках и Суровцев не раз напоминал, вздрючку давал. Вот сидит, слушает — твердые губы сжаты, надбровные бугры разделены двумя резкими вертикальными морщинами, на туго обтянутых скулах вздуваются желваки. Знать, его тоже задел директорский упрек. И Митяев подумал: «Если уж говорить о технических разработках, первый спрос должен быть с главного инженера». Не удержался, проворчал:
— Будете теперь искать крайнего. Всегда виноват — стрелочник.
Чугурин постучал карандашом по столу.
— Степень виновности каждого из нас в том, что произошло, мы обязательно выясним: безответственность нельзя оставлять безнаказанной. Но сейчас речь об ином. Надо по-деловому, объективно и спокойно рассмотреть проект предложенной новой серийности. Коллективное обсуждение, надеемся, поможет нам принять правильное решение.
— Пусть Пыжов и начинает, — поспешно подсказал Митяев, заботясь больше о том, чтобы его, еще не составившего своего мнения, первым не спросили, — Послушаем, что скажет Сергей Тимофеевич.
— Сергей Тимофеевич свое сказал, — вмешался Суровцев. — И сказал более чем определенно. Очевидно, есть смысл сначала выслушать соображения руководителей коксового цеха.
Чугурин перевел взгляд на Шумкова.
— Ваша делегация, Ипполит Федорович, самая представительная. Небось, готовились к разговору. Не будем терять времени.
Шумков откинулся к спинке стула, помолчал, сосредоточиваясь и стараясь подавить растущее в нем раздражение. Ему, кажется, удалось справиться со своими чувствами.
— Я думаю — заговорил размеренно, внешне спокойно, — товарищ Пыжов заслуживает всяческой похвалы. Человека никто не обязывал, не заставлял, а он, жертвуя своим отдыхом, проделал огромную исследовательскую работу... — После недавнего расширенного заседания парткома Шумков понял: открытым выступлением против новшества в организации труда на печах лишь уронит свой собственный престиж. Не опровергая возможности перехода на новую серийность, он все же надеялся оградить себя от столь рискованного и хлопотного дела. Потому с умыслом не поскупился на дифирамбы в адрес Сергея Тимофеевича. — Вы только вдумайтесь, товарищи, машинист коксовыталкивателя, рабочий решает инженерные проблемы! — продолжал не без пафоса. — И это — обыденность! В наше время