педагогики?
— Не паясничай, сделала ему замечание Анастасия Харлампиевна, умышленно избрав это выражение, дабы сразу же дать понять сыну, что не позволит в таком тоне говорить о деле ее жизни.
— О наказаниях, Олег, не тебе говорить, — заметил Ростислав. — Верно, мама? Так и вырос, не получив ни одного подзатыльника. Даже не интересно.
— А вредным был! — подхватила Аленка. — Ябеда, плакса... Нам с Ростом доставалось из-за него. Помнишь, мам?
— Вы же постарше, посильней, а он был слабеньким, болезненным.
— Ай-яй-я! — воскликнул Олег. — Небось, издевались, обормоты?!
— Нет, ты помнишь, мам, как гонялась за нами с маленькой табуреткой? «Убью!» — кричишь. Вот страху натерпелись... Мы с Ростом со шламовой кучи скатывались: в кочегарку угольный шлам привезли. Перепачкались! И одежонка на нас черная, и сами, как шахтеры после смены... Бегаем вокруг стола, а ты за нами. Да как грохнешь эту табуретку об пол. Ужас!
— Выпустила же погулять, как детей. Обрядила в новые пальтишки. Тебе банты навязала. А явились — чертенята чертенятами.
— Зато папка никогда нас и пальцем не тронул, — сказала Аленка. — Встречаю, бывало, с работы и давай жаловаться. А он: «Небось, напроказила?» «Ага», — отвечаю. «Ну ничего, дочка, утри нос. Каждый получает то, что зарабатывает...» И гладит, гладит головенку.
— Как же не пожалеть: маленькое такое, беззащитное... — проговорил Сергей Тимофеевич. — Я и сейчас не могу выносить, когда ребенок плачет.
— Миротворец ваш отец, — подтвердила Анастасия Харлампиевна. И вдруг вспыхнула: — Так и получается: — мать — изверг, мегера, детей своих хотела порешить, а отец — цаца, отец — хороший! Конечно, всю жизнь, кроме своего завода, ничего не знал. Попробовал бы на моем месте: и в школе изнервничаешься, и домашних дел невпроворот с тремя на руках! Да изо дня в день! Когда из-за него, идоленка, сердце разрывается, а наказывать надо! Просто душа с телом расстается,
— Настенька... — Сергей Тимофеевич лишь развел руками.
А Анастасию Харлампиевну захлестнула обида.
— Удобно быть добреньким, — запальчиво продолжала она, жалея себя, и, наверное, поэтому, вопреки истине, умаляя участие мужа в воспитании ребят. — Детей вырастили — у тебя хоть один нерв дрогнул? Только работа была на уме. Работа, работа... В ее голосе послышались слезы. — Теперь вот благодарности дождалась...
— Зачем ты так, мам? обронил Ростислав.
— Я без всякого, — заволновалась Алена, — Просто вспомнила, какой глупенькой была. Она обняла мать, заглянула в глаза, провела пальчиком но бровям — Ну, расправь сердитки, мамулька. Ты ведь у нас самая... самая необыкновенная!
— Могу подтвердить, — добавил Олег. — Может из мухи делать слона.
Что ж, она знает за собой такую слабость. Вот и с этой заколкой, обнаруженной в кровати сына, каких страхов (нагромоздила! Если уж быть перед собой до конца откровенной, все это время в ней гнездилась тревога — пусть притушенная, смутная, однако заставившая ее шпионить за Олегом, следить за каждым его шагом. К счастью, видно, совсем напрасно — не водится Олег с девчонками. Теперь вот напомнил, как она из мухи сделала слона. И Анастасию Харлампиевну, может быть, впервые со дня приезда именно сейчас оставили последние страхи. А тут еще Аленкины ласки...
— Глупыши вы мои дорогие! — расчувствовалась она. Думаете, нам с отцом легко было ставить вас на ноги?.. И больше вот ты, Аленка, шкодила. Правда, Сережа?
— Что было, то было, — сдержанно отозвался Сергей Тимофеевич.
— Ростик вырос — будто его и не было: тихий, спокойный, — продолжала Анастасия Харлампиевна. Олежка — болезнями укорачивал нам век. А ты, егоза, — обернулась к Аленке, — похуже иного мальчишки своими проделками. Теперь вот спортом этим страшным...
Аленка поспешила перевести на иное:
— Да, Рост, как съездилось? Что там на Горном Алтае?
— Сказка, — живо ответил Ростислав. — Убирайте со стола...
— А какой гербарий Ростик мне привез! — похвасталась Анастасия Харлампиевна. — Прелесть.
— Опять?! — воскликнула Аленка. Вот уж снабдил тебя, мам, наглядными пособиями. Прошлый раз растительность казахской целинной степи собрал. Еще раньше — Черных земель Калмыкии. Теперь — Горного Алтая. Наверное, ни в одной школе нет такого кабинета природоведения.
— Уникальная коллекция, подтвердила Анастасия Харлампиевна.
— Ты, Рост, просто молодчина, — сказала Аленка.
— В этот раз Лида занималась, — уточнил Ростислав, — Собирали вместе, а готовила она.
— Подумаешь, большая заслуга, — вмешался Олег. Делать вам нечего было.
— Олежка, разбуди душу, — засмеялась Аленка. Она у тебя спит! — Подхватилась, собрала посуду, отнесла на кухшо. Потом заменила скатерть, заглянула в разостланную Ростиславом карту, на которой был проложен маршрут, восхитилась: — Так далеко забирались?!
— Как видишь. Туда нас направили в Тюнгур. Большой коровник строили с ребятами из Саратовского университета.
— И как работалось?
— Нормально. С заданием справились. Благодарности получили, деньги. А главное — мира повидали! Когда бы это мы смогли попасть в те края?.. Вот он, знаменитый Чуйский тракт. Доехали до Семинского перевала, смотрим: сосенка стоит, вся увешанная разными лоскутками, тесемками, ленточками... Оказывается, раньше алтайцы так задабривали горных духов. И теперь на перевалах, у криниц, на опасных тропах, облюбовав деревце или куст, путники оставляют свои дары, разумеется, уже не веря во все эти предрассудки, а так, по традиции... Там с кедрами впервые встретились. Могучее дерево! Очень метко назвали его патриархом тайги... Вот здесь, у Туэкты, расстались с Чуйскнм трактом, повернули на Теньгу, Ябаган... Тут также перевал. За Усть-Каном на Чарыше устроили дневку. Усть-Кан в переводе с алтайского — красная река. Сохранилось предание: в двенадцатом веке на этом рубеже алтайцы вступили в сечу с завоевателями-монголами, и Чарыш стал красным от крови. Оттуда мы ехали автобусом в Усть-Коксу. Не доезжая Власьево — знаменитая Граматуха: дорога вьется по неширокому скальному карнизу над глубочайшим ущельем, в котором пенится Кокса. Зимой, когда возникают наледи, тут очень запросто загреметь в пропасть. Подле районного центра речка Кокса, что означает — синяя вода, впадает в Катунь. До Нижнего Уймона нас подбросил на грузовой шофер местного мараловодческого совхоза Акча Аргоков. Хороший хлопец, отчаюга. Армию отслужил. Где только его не носило! А домой потянуло.
— Родные места милы каждому, — заметил Сергей Тимофеевич.
— Он нас к дому своему подвез. Показывал, как живет. Дом хороший — рубленый, поверху доской обшит. Мебель современная, полированная. Полы крашеные, все, как полагается. А во дворе — юрта стоит. Тоже из лиственницы собрана, укрыта плахами коры. Дверь, по обычаю, на юг. На земле очаг, а над ним в крыше дыра. В юрте и толкутся целыми днями, как