Читать интересную книгу Божественная комедия - Данте Алигьери

Аллегорическое действо на вершине Чистилища не трудно истолковать: колесница, влекомая Грифоном, имеющим два естества — земное и небесное — христианская церковь; алая, изумрудная и белоснежная нимфы — вера, надежда, любовь; старцы олицетворяют духовные сочинения. Из этих символов второстепенный стихотворец создал бы лишь «поучительное» повествование, которое не могло бы воспламенить фантазию. Великий поэт претворяет аллегории в поэтические образы.

Данте увидел на колеснице в венке олив под белым покрывалом, в зеленом плаще, в пылающем красном одеянье — Беатриче. В таком кроваво-алом платье она впервые предстала поэту во Флоренции, когда ему было девять лет. Он ощутил обаяние былой любви. Данте хотел что-то сказать Вергилию, оглянулся, но Вергилий исчез, и он услышал голос, ему говорящий: «Данте, не плачь, посмотри на меня, это я, это я, Беатриче». Но Данте не смеет поднять глаз, ощущая страшное раскаяние, и слышит тот же голос, говорящий ему о том, что он мог когда-то, в новой жизни, приобрести невиданное духовное богатство, но не сохранил то, что ему было даровано. Он находил на земле в дни юности помощь во взоре своей госпожи. Когда же она покинула землю, Данте вступил на неверные пути и не понял, что возросла и красота ее и сила. Он пошел дурными стезями. Напрасно она взывала к нему и наяву и во сне. Оставалось одно средство для его спасения: показать ему бездны Ада, страшное зрелище погибших навсегда. И по ее просьбе он побывал там, где не ступала еще нога живого человека. Мательда погружает Данте в реку забвения — Лету. Слышится пение необычайных созданий, которые одновременно и нимфы в Земном Раю и звезды в глубине неба. Образ звездных нимф восходит к мифам Платона («Федр»). Данте, омытый в водах Леты, казалось, готов для пути к светилам. Но он видит страшную и странную метаморфозу: Беатриче сходит с колесницы, грусть овладевает ею, днище колесницы жалит страшный дракон, появившийся из адских бездн. Слышится нисходящий с неба голос: «Мой челн полон дурного бремени». Появляется наглая блудница, которая рыщет глазами по земле, и с нею гигант, и там, в священных садах Земного Рая, Гигант обнимает Блудницу, целует ее, а затем бьет. Видение скрывается в лесу. Эта аллегория имеет и политический и богословский смысл. Большинство современных дантологов склонно толковать ее так: блудница — церковь под нечестивым папой Климентом V; гигант, ее пленивший, целующий и избивающий, — французский король Филипп IV Красивый. Римская церковь, перенесенная в Авиньон, превратилась в блудницу Апокалипсиса. Тем самым нарушилась гармония жизни деятельной на земле и порвалась ее связь с духовным началом. Поэт предсказывает, что вскоре появится «преемник орла» (т. е. император), который уничтожит Блудницу и Гиганта. Данте освобождается от этих видений, погрузившись в Эвною, вторую реку Земного Рая, воды которой восстанавливают воспоминания о добре. Тогда он чувствует себя чистым и достойным вознестись к светилам. Но и там, в царстве гармонии, света и совершенства, мысли о земном, о судьбах Италии продолжают тревожить его душу.

Казалось, он должен был бы забыть и о земной славе и лавровом венце, не должен был вспоминать о неблагодарности толпы, не оценившей его гения. Все же в самом начале «Рая» мы чувствуем, что жажда славы не иссякла в его душе. Все, что он видел в звездных мирах, для него является предметом песни («Sara ora materia del mio canto». «Рай», I, 12). Поэт взывает к водителю муз:

О Аполлон, последний труд свершая,Да буду я твоих исполнен сил,Как ты велишь, любимый лавр вверяя.

(Рай», I, 13–16)

Поэту уже недостаточно было той вершины Парнаса, где появляются музы, он стремился проникнуть на вторую вершину — Кирру, где обитает сам Аполлон. Вдохновенный Кифаредом, Данте входит в тень лавровых чащ, посвященных богу поэзии, достойный, чтобы его увенчали лавровым венком. Сердца земных столь очерствели, что люди редко рвут листья священного древа, «чтоб почтить кесаря или поэта». Дельфийский бог милостив к тем, чьи взоры обращены к лавровому венку, — продолжает Данте, и в словах его слышится гордое самоутверждение гуманистов. Аполлон — бог солнца, источник света. На его вершину Кирру — т. е. на вершину света, поэт должен ступить, чтобы начать свое восхождение. Но жажда лавров возвращает Данте к земному.

Дважды в «Аде» и дважды в «Чистилище» Данте призывал муз. В «Аде», перед встречей с графом Уголино, поэт взывает: «Но помощь Муз да будет мне дана, — Как Амфиону, строившему Фивы, — Чтоб в слове сущность выразить сполна» (XXXII, 37). В самом начале «Чистилища» он говорит о том, что все как бы омертвело в нем после нисхождения в Ад. Он просит, чтобы святые музы его воскресили, чтобы спутницей его стала Каллиопа, муза эпической поэзии и красноречия (в греческой мифологии она — мать Орфея, сошедшего в ад в поисках своей возлюбленной Эвридики). В самом центральном месте «Чистилища», перед появлением Беатриче, Данте обращается за помощью к Урании, музе астрономии, в предчувствии своего пути к звездам — «И да внушат мне Урания с хором— стихи о том, чем самый ум смущен». Сонм священных дев должен его наградить за то, что он «изведал голод, стужу, скудный сон», предаваясь всецело поэзии и науке.

Бенедетто Кроче рассматривал «Рай» как «последний большой сборник лирики из периода зрелости Данте»[1820]. Неаполитанский философ признавал поэтическими лишь те лирические партии «Чистилища» и «Рая», в которых образ Беатриче вспыхивает пламенем прежнего, земного огня. Он отвергал Беатриче аллегорическую, символическую, доктринальную — вслед за Де Санктисом, — хотя и признавал, что порою метафизические идеи выражены в «Рае» с той взволнованностью, которая сообщает им известную поэтическую силу. Кроче-критик, последовательный в применении своих эстетических теорий, считает антипоэтическими инвективы Данте в сцене с Каччагвида. Известна враждебность Кроче к «тенденциозной поэзии», которую он выводит за пределы эстетического и причисляет к области практики. В «Божественной Комедии» для Кроче важнее всего было отметить лирические места, возникающие как бы непроизвольно в развитии действия дантова «утопического романа». Де Санктис и Кроче были несомненно правы, когда обращали особое внимание на художественную сторону «Рая» и восставали против педантических комментаторов, загромоздивших издания «Божественной Комедии» сухими толкованиями и далеко не всегда убедительными «параллельными текстами», доказывающими, что Данте был покорным толкователем схоластиков, прежде всего Фомы Аквинского. Кроче указал читателям на осиянные светом райские пейзажи в поэме Данте, на лунное облако — лучезарное, густое, как бы затвердевшее, напоминающее адамант.

Де Санктис говорил в своих лекциях о Данте о том, что в «Рае» исчезают формы, и контуры тают в озерах света. Кроче настаивал не только на гармониях звуков и красок в последней части «Божественной Комедии», он отметил также отдельные стихи, пленяющие воображение, как, например: «Я видел много лиц, любви достойных, — Украшенных улыбкой и лучом — И обликов почтенных и спокойных» (Эмпирей, Райская Роза). Таким образом, Кроче утверждает, что еще больше, чем в других частях «Божественной Комедии», в «Рае» встречаются «небольшие совершеннейшие отрывки лирики». По мнению Кроче, они остаются в памяти сами по себе, независимо от содержания, аллегорий и архитектоники.

Кроче показал лишь одну (правда, весьма важную) область поэтического мира Данте. Остается все же неоспоримым: великий поэт писал «Рай» не только для того, чтобы соединить в одно целое разрозненные страницы своего лирического дневника. Он стремился также отвоевать у схоластической философии право на объяснение вселенной. Антонио Мадзео справедливо заметил, что в этой борьбе за равноправие поэзии и философии Данте предстает перед нами как мыслитель нового времени, как гений Возрождения. Подобные мысли у нас в середине прошлого века высказал Герцен. Мы не сомневаемся в том, что равно неправы и схоластики времен Фомы Аквинского и философы идеалистической школы XVIII–XX вв. — от Гегеля до Кроче, которые снисходительно поучали поэтов, как они должны думать. Кем были поэты для Фомы Аквинского? Лжецами, или в лучшем случае милыми забавниками, не способными проникнуть в глубины рациональной мысли. Данте, опираясь на традиции античности, восстановил право поэта (vates) открывать тайны мира. В этом — революционное значение поэмы Данте, открывающее новые пути для мировой поэзии. В конце XIII — начале XIV вв. происходил процесс лаицизации (обмирщения) философии, права, искусства на Западе. Данте был одним из главных деятелей этого нового направления. Обратимся к хорошо известной дантологам проблеме «лунных пятен» во II песне «Рая». Вопросом о поверхности луны Данте уже занимался в «Пире». Если подойти ко II песне «Рая» с позиций историка философии и вслед за Бруно Нарди проникнуть в мысль Данте, а не довольствоваться формальными сопоставлениями, станет ясным, что толкование «лунных пятен» не может быть объяснено текстами Фомы Аквинского. Здесь, как и во многих других местах «Божественной Комедии», в которых говорится о строении космоса, отразились идеи неоплатонизма, а также учение арабской философии. В частности, основная мысль Данте во II песне — та, что вселенная является одним телом, в котором проявляется перводвигатель (подобно тому, как в частях тела проявляется душа), восходит к Ямвлиху и Авиценне. Такое объяснение устройства вселенной было осуждено в 1277 г. как сугубо еретическое парижским архиепископом вместе с 219 тезисами, почерпнутыми из работ и речей членов парижского факультета семи свободных искусств[1821], в которых можно было установить идеи, близкие Аверроэсу. Беатриче (символ небесной мудрости) в дантовом Раю объясняет мироздание в духе, не соответствующем учению церкви.