Ошеломленный, Джек молча смотрел на нее, и прежде чем он успел ей что-нибудь ответить, она выбежала из комнаты. Он слышал, как ее каблучки простучали по ступенькам, а затем входная дверь захлопнулась за ней.
Он устало повернулся, сразу такой ссутулившийся и постаревший, и посмотрел на мертвую жену. Комок вновь подкатил к горлу, и внезапно мрак застлал ему глаза. Как во сне, спотыкаясь, добрел он до окна и выглянул наружу. Смутно, сквозь пелену боли он увидел, как Эмма бежит по склону Топ Фолд к вересковой долине.
Шафрановый закат кровоточил алыми всполохами: солнце, дрожа, катилось за мрачные холмы. Его последние мерцающие лучи мелькнули над Рэмсденскими скалами, едва заметными в сумерках.
– Не иначе как Элизабет сейчас там, – прошептал он. – На Вершине Мира.
21
Когда на закате наступавшего вечера Адам Фарли вернулся из Уорксопа, он застал Оливию сидящей в одиночестве в библиотеке. Со счастливой улыбкой на лице он поспешил к ней, глаза его излучали любовь. Его душу переполнял восторг прошедшей ночи. Он весь словно сиял: обычная аскетичная сухость слетела с лица, походка стала бодрой и энергичной, все, что окружало его, доставляло ему радость. Когда же Оливия подняла глаза, слова застряли у него в горле. Он молча смотрел на нее, пытаясь понять, в чем дело.
Лицо ее было очень бледно, она выглядела такой подавленной и усталой, что он сразу понял: что-то тревожит и мучает ее.
Адам взял ее за руки и молча, не говоря ни слова, поднял с дивана. Он поцеловал ее в щеку и нежно обнял. Оливия прильнула к нему, уткнувшись лицом в его плечо, и он почувствовал, как она дрожит всем телом. Чуть погодя она мягко отодвинулась и пристально взглянула ему в глаза. В ее зеленовато-голубых глазах Адам заметил смятение и страдание.
– Что с тобой, Оливия? – тихо спросил он. – Тебя что-то тревожит, и это глубоко огорчает меня.
Оливия покачала головой и молча села. Лицо ее было печальным, грустным, плечи удрученно опущены. Она положила руки на колени и молча уставилась на них. Адам присел рядом и нежно взял ее за руку.
– Ну же, дорогая моя, так не годится! – с напускной веселостью воскликнул он. – Чем ты огорчена? – Адам сам почувствовал всю нелепость своего вопроса. Конечно, она думала о том, как далеко зашли их отношения, именно это тревожило и пугало ее.
Наконец Оливия медленно подняла голову и откашлялась. В ее глазах блестели слезы.
– Думаю, мне нужно уехать, Адам. Без промедления. Точнее, завтра.
У Адама упало сердце, страх охватил его.
– Но почему? – воскликнул он, придвигаясь ближе и сильнее сжимая ее руку.
– Ты знаешь почему, Адам. Я не могу оставаться здесь после... после вчерашнего. Мое положение просто невыносимо.
– Но ты говорила, что любишь меня, – возразил он.
Оливия вяло улыбнулась:
– Да, я люблю тебя. Я люблю тебя уже много лет. Я всегда буду любить тебя. Но я не могу здесь оставаться, Адам, в одном доме с моей сестрой – ведь она твоя жена – и тайно продолжать любовную интрижку. Не могу!
– Оливия, Оливия, не будем спешить. Уверен, если мы будем достаточно осмотрительны...
– Дело не только в этом, – быстро перебила она. – То, что произошло нынче ночью, – дурно. Мы совершили тяжкий грех.
Адам бросил резко, почти грубо:
– Это я совершил грех прелюбодеяния. Ты ведь это хочешь сказать, Оливия? Не ты, а я совершил грех перед лицом закона. Но это на моей совести, а не на твоей. Так пусть это беспокоит только меня.
– Мы оба совершили грех перед лицом Господа, – тихо ответила она.
Глядя на ее помрачневшее лицо, он понял, что она непреклонна в своем решении покинуть его. Сердце его сжалось от боли. Он не мог потерять ее! Ни сейчас, ни потом. Ведь они наконец нашли друг друга после стольких несчастных лет одиночества, оба загнанные в ловушки никчемных браков.
– Оливия, я понимаю, что ты чувствуешь, – поспешно заговорил Адам. – Ты чистый, прекрасный человек, тебе чужды двуличие и интриги. Я знаю, у тебя сильно развито чувство совести. Поверь, дорогая, я тоже знаю, что это такое. Этой ночью я всеми силами хотел побороть себя, свою страсть. – Он замолчал и, проникновенно посмотрев ей в глаза, нежно коснулся ее лица. – Конечно, в определенном смысле это было дурно. Но ведь мы никому не причинили зла, и меньше всех – Адель. И я не испытываю ни малейшего чувства вины или угрызений совести. И ты не должна. Это бессмысленно. Ведь мы не можем вернуть того, что уже свершилось, как не можем не признать, что мы любим друг друга. Я ни одну женщину так не любил, как тебя.
– Я знаю, – с горечью произнесла она. – Но все же мы не можем думать только о себе, мы же не эгоисты. Прежде всего нужно думать о долге. – Она пыталась сдержать слезы, но они безудержно текли по ее лицу, слезы безграничной любви к Адаму. – Я знаю, что притворство противно тебе.
– Конечно, все, что ты говоришь, верно. Но я больше не смогу жить без тебя, любимая. – Он покачал головой. – Не смогу. – Его светлые глаза умоляли ее. – Останься со мной, хотя бы до конца июня, как ты и хотела, как обещала мне нынче ночью. Я со своей стороны обещаю не быть назойливым и навязчивым. – Он взял ее за руки. – Это было бы непростительно при сложившихся обстоятельствах. Я все понимаю – и твои чувства к Адель, и положение в доме. И все-таки, пожалуйста, Оливия, останься со мной еще хоть на несколько месяцев, – взмолился он, и голос его стал хриплым от отчаяния. – Я клянусь, что не стану домогаться тебя. Прошу тебя, не обрекай меня на жизнь в этом склепе, на одиночество в этом доме, где нет любви.
Сердце Оливии оттаяло от его мольбы. Ведь она горячо любила его, а судьба была к нему так жестока, связав его с ее больной неуравновешенной сестрой. Его, такого энергичного и жизнерадостного, такого светлого и доброго. Глядя на его искаженное страданием лицо, Оливия чувствовала, как иссякает ее твердость, улетучивается ее решимость покинуть Йоркшир. Она медленно уступала ему, не в силах отказать его мольбам. К тому же то, о чем он просил, было не так уж безрассудно.
– Хорошо, я останусь, – наконец произнесла она нежным голосом. – Но на тех условиях, о которых ты сам сказал. – Она ближе придвинулась к нему, обвила руками его измученное лицо и поцеловала в щеку. – И не потому, что я не хочу тебя, любимый. Наоборот, я очень хочу тебя, – прошептала она. – Но ведь мы не можем быть на положении любовников в этом доме.
Адам глубоко и протяжно вздохнул.
– Слава Богу! – воскликнул он. Сковывавший его могильный холод уходил, а чувство облегчения было так велико, что граничило с эйфорией. Он обнял ее и, прижав ее голову к своему плечу, гладил по волосам. – Ты так нужна мне, любимая. Твое присутствие мне необходимо, как воздух. Но клянусь, я и пальцем не прикоснусь к тебе и ничем не скомпрометирую тебя. Я счастлив уже от того, что ты со мной, от того, что ты рядом, что ты любишь меня. Скажи, ты ведь чувствуешь то же самое?