20
Когда Эмма, тихо прикрыв за собой дверь, вошла в кухню дома Хартов, там не было ни души. В свете заходящего солнца кухня казалась мрачной и заброшенной. Огонь прогорел, и на каминной решетке осталась куча остывшей золы. Пахло капустой, жареным луком и подгоревшей в горшках пищей. „Папа опять угробил воскресный ужин”, – рассеянно подумала Эмма, снимая пальто, шарф и осматриваясь.
В доме стояла зловещая тишина, и Эмма, дрожа всем телом, стала подниматься по каменным ступенькам в комнату матери. Сердце ее отчаянно колотилось в такт нарастающей тревоге.
Она увидела отца, склонившегося над Элизабет. Он легонько промокал тряпицей пот на ее лице и нежно гладил ее влажные спутавшиеся волосы. Отец взглянул на Эмму, вошедшую на цыпочках в комнату. Его глаза были печальны и задумчивы, в них стояла неизбывная тоска. Лицо его казалось суровым и неподвижным, а подкравшиеся сумерки окрасили его в мрачный свинцовый цвет.
– Мамочка... что с ней? – хрипло прошептала Эмма.
Джек устало покачал головой.
– Доктор Мак говорит, что это рецидив болезни. В последние дни она все больше слабела. У нее не осталось сил сопротивляться, – с трудом произнес он чужим голосом. – Врач только что уехал. Надежды нет... – Голос его надломился, и он поспешно отвел глаза, пытаясь спрятать свое горе и с трудом глотая закипающие в горле слезы.
– Не говори так, папа! – воскликнула Эмма негромко, но крик ее был полон страстного протеста. Она огляделась. – А где же наш Уинстон?
– Я послал его за тетей Лили.
Элизабет беспокойно зашевелилась. Джек тотчас повернулся к ней и вновь, мягко и нежно, промокнул ей лицо.
– Можешь подойти к кровати, Эмма. Только тихо. Твоей маме нужен покой, – глухо и печально промолвил Джек. Он отступил немного, так что Эмма смогла сесть на низкую табуретку. Отец легонько тронул ее за плечо и шепнул: – Мама спрашивала о тебе.
Эмма взяла безвольную руку матери в свою. Она была холодна как лед и казалась безжизненной.
Элизабет медленно приоткрыла глаза, словно ей стоило громадных усилий поднять веки. Невидящим взглядом она посмотрела на дочь.
– Мамочка, это я, – тихо произнесла Эмма, и на ее глаза навернулись слезы. В лице матери не было ни кровинки, и от него словно исходило сияние. Кожа вокруг глаз окрасилась в бледно-лиловый цвет, а ее тонкие губы были белыми как полотно. Она все так же изумленно смотрела на Эмму. Девушка сильнее сжала руку матери, и волна страха накатилась на нее. Она все настойчивее повторяла: – Мама! Мамочка! Это я, Эмма.
Элизабет слабо улыбнулась, в глазах появился свет – она узнала дочь, и взгляд ее стал осмысленным.
– Эмма, милая, – чуть слышно сказала она и попыталась дотянуться до лица дочери, но силы покинули ее и рука безвольно упала на постель. – Я ждала тебя, Эмма.
Дыхание с трудом вырывалось из ее груди, она дышала часто и тяжело, дрожа под шерстяными одеялами.
– Мама! Мамочка! Ты ведь поправишься, правда? – воскликнула Эмма, стараясь изо всех сил отогнать мрачные предчувствия. – Тебе ведь станет лучше, мама?!
– Мне уже лучше, дорогая моя, – отозвалась Элизабет. Слабая улыбка заиграла на ее губах. Она глубоко вздохнула. – Ты славная девочка, Эмма. – Она умолкла, в груди у нее заклокотало. – Обещай, что ты приглядишь за Уинстоном и Фрэнком. И за отцом. – Голос ее стал еле слышным.
– Не говори так, мама! – вскричала Эмма.
– Обещай мне! – Глаза Элизабет широко раскрылись в немой мольбе.
– Я обещаю, мама, – с трудом выдохнула Эмма. Слезы тихо катились по ее щекам. Она наклонилась, коснулась осунувшегося лица матери, поцеловала ее в губы и положила свою голову на ее подушку.
– Позаботься об отце, – только и смогла выдохнуть Элизабет, собрав последние угасающие силы.
Эмма повернулась и жестом подозвала отца, стоявшего у окна. Он широкими шагами подошел к кровати, сел, обнял Элизабет и в отчаянии прижал ее к себе. Ему казалось, острый нож режет его плоть и душу, сердце разрывалось в груди. Он не представлял, как сможет вынести эту боль – ее предсмертную агонию.
Элизабет откинулась на подушки. Ее восковое лицо посерело. Она открыла глаза, и он увидел, что в них появился новый лучезарный свет. Элизабет попыталась ухватиться за его руку, но была слишком слаба, и ее дрожащая рука бессильно упала. Он наклонился к ней. Она шептала, а он кивал, не в силах вымолвить ни слова, так велико было захлестнувшее его горе.
Джек откинул простыни и, подняв Элизабет, осторожно понес ее на своих сильных руках к окну. Она была легкой, как опавший осенний лист, едва трепещущий в его руках. Окно было открыто, вечерний ветерок колыхал занавески. Ее темные волосы растрепались на ветру. Он взглянул на нее – на ее лице был восторг, глаза сияли. Элизабет вдыхала свежий воздух; Джек почувствовал, как напряглись все ее мышцы, когда она приподняла голову и посмотрела в окно, всем своим существом устремившись в вересковую долину.
– Вершина Мира, – произнесла Элизабет, и голос ее звучал так чисто, сильно и молодо, что он вздрогнул от неожиданности. Звук этот гулко прокатился по комнате, отозвавшись во всех углах. Она откинулась ему на руки. Слабая улыбка затрепетала на ее устах. Она глубоко вздохнула несколько раз, задрожав всем телом. И замерла.
– Элизабет! – закричал Джек. Он качал ее на руках, как ребенка, прижав к себе, и слезы бежали по его щекам.
– Мамочка! – пронзительно закричала Эмма и подлетела к отцу.
Джек обернулся и невидящими глазами посмотрел на дочь, лицо его было мокрым от слез. Он покачал головой.
– Ее больше нет, девочка, – произнес он и, положив тело Элизабет на кровать, накрыл простынями. Он сложил ее руки на груди, убрал волосы с лица, такого спокойного перед ликом смерти, и коснулся ее век. Он наклонился и поцеловал ее в холодные как лед уста, его губы тряслись от боли и отчаяния.
Эмма рыдала, прильнув к нему.
– Папа, ах, папа! – кричала она.
Он выпрямился и посмотрел в ее заплаканное лицо. Потом обнял и прижал к себе, утешая:
– Теперь она освободилась, Эмма. Она наконец освободилась от ужасных страданий.
Он подавил рыдания и сильнее прижал к себе Эмму. Он гладил ее по волосам, успокаивая. Они долго сидели, прижавшись друг к другу, объятые общей болью. Наконец Джек произнес:
– На все Божья воля. – И вздохнул.
Эмма отодвинулась от него и подняла заплаканное лицо:
– Божья воля! – медленно повторила она, и ее юный голос прозвучал слишком хрипло и непреклонно. – Бога нет! – крикнула Эмма, глаза ее горели. – Теперь я знаю это. Ведь если б Господь был, он не позволил бы моей маме страдать столько лет, и он не дал бы ей умереть!