Он сердито взглянул на нее.
– Я что, по-твоему, еще ребенок? Я не хочу, чтоб ты укрывала меня одеяльцем, – воскликнул юноша, собирая свои газеты и тетради. Выходя из кухни, он обернулся. – А вот яблоко я бы съел, – произнес он с улыбкой.
Перемыв целую раковину грязной посуды, Эмма поднялась наверх. Фрэнк что-то писал в тетради, сидя на кровати. Поставив стакан молока и положив яблоко на стол, Эмма подсела к нему.
– И что ж ты сейчас пишешь, Фрэнк? – поинтересовалась она. Как и отец, Эмма постоянно удивлялась тому, что Фрэнк умен и развит не по годам. К тому же он обладал потрясающей памятью.
– Это рассказ о привидениях, – завывающим голосом ответил он. Юноша серьезно посмотрел на нее, широко открыв глаза. – О домах, полных призраков и душ умерших, что восстают из могил и бродят неприкаянные. У-у-у-у! – завыл он устрашающе. Фрэнк потряс листом бумаги перед ней. – Прочитать тебе, Эмма? Но предупреждаю, что ты испугаешься до смерти.
– Нет уж! Большое спасибо! И не сходи с ума! – прикрикнула девушка, расправляя лист. Она непроизвольно поежилась, кляня себя за глупость. Ведь она знала, что Фрэнк просто дразнит ее. Но мрачные предрассудки северных мест были у нее в крови, и по ее спине побежали мурашки.
Эмма откашлялась и с видом превосходства сказала:
– И на что же годна вся эта писанина, Фрэнк? По-моему, ты просто переводишь хорошую бумагу, которую я приношу из усадьбы. На этой ерунде денег не заработаешь.
Да нет же! – так убедительно воскликнул юноша, что Эмма вздрогнула. – И я скажу тебе, на что она годится. Для газеты, когда я вырасту. Может, даже для „Йоркшир морнинг газет”. Вот на что! – Фрэнк пристально посмотрел на сестру и добавил: – Заруби себе это на носу, Эмма Харт!
Ей хотелось расхохотаться, но, понимая, что он говорит серьезно, она даже не улыбнулась.
– Понятно, – холодно ответила она. – Но не раньше, чем ты вырастешь. Возможно, через несколько лет мы подумаем об этом.
– Да, Эмма, – согласился Фрэнк, надкусывая яблоко. – Ах, Эмма, как вкусно! Спасибо.
Эмма улыбнулась, пригладила его непослушные вихры и по-матерински поцеловала его. Он обвил ее шею своими худыми руками, нежно прижался к ней и, зевая, прошептал:
– Я люблю тебя, Эмма. Очень-преочень.
– Я тоже люблю тебя, Фрэнки, – ответила она, крепко обнимая его. И на этот раз он не упрекнул ее за то, что она по-детски назвала его.
– Не сиди всю ночь напролет, мой дорогой, – попросила Эмма, тихо прикрывая дверь его комнаты.
– Нет-нет. Я обещаю тебе, Эмма.
На холодной, вымощенной камнем лестничной площадке было темно, и Эмма, осторожно пробравшись в свою спальню, на ощупь отыскала этажерку возле узкой кровати. Девушка нашла спички и зажгла огарок свечи в медном подсвечнике. Фитилек слабо зачадил, бледным светом разгоняя темноту. В крошечной комнате было так мало мебели, что она казалась почти пустой, но, как и все остальные, эта комната была тщательно убрана. В углу стоял большой деревянный сундук. Девушка подошла к нему, поставила свечу на подоконник и, став на колени, подняла тяжелую крышку. Резко пахнуло нафталином и сухой лавандой. Прежде сундук принадлежал матери, теперь же все вещи в нем были ее, Эммины. Отец сказал, что так пожелала Элизабет. Эмма лишь раз, и то мельком, заглянула в него после смерти мамы. До сего дня боль и горе были настолько сильны, что она не могла спокойно перебирать скромное содержимое сундука.
Эмма достала черное шелковое платье, старое, но почти не ношенное. Она наденет его в следующее воскресенье. Эмма была уверена, что платье подойдет ей, стоит лишь чуть подогнать его. Под черным платьем лежало простенькое белое свадебное платье матери. Она нежно прикоснулась к нему. Конечно же, кружева пожелтели от времени. Девушка нашла маленький букетик цветов, завернутый в клочок выцветшего синего шелка. Цветы засохли, поблекли и опали. Они пахли сладко и тошнотворно, как пахнут увядшие розы. Эмма гадала, почему ее мать сохранила их, что они значили для нее. Но теперь уже не узнать, что и как. Еще в сундуке было чудесное батистовое белье, наверное, часть скромного приданого матери, черная шаль, вышитая красными розами, и соломенная шляпка, украшенная цветами.
На самом дне сундука лежала маленькая деревянная шкатулка. Эмма не раз видела эту шкатулку, когда мать доставала ее, чтобы надеть украшения по особым знаменательным датам. Эмма открыла ее маленьким ключиком, торчавшим в замке. В шкатулке было лишь несколько украшений, да и те совсем дешевые. Она вынула гранатовую брошь и серьги, которые мать всегда надевала на Рождество, свадьбы, крестины и прочие большие праздники. Эмме пришло в голову, что камешки украшений, лежащих на ее ладони, похожи на темные рубины, сверкающие в свете свечи. Ее мать любила эти гранатовые украшения больше всех остальных.
– Я никогда с ними не расстанусь, – вслух произнесла Эмма, проглотив комок, подступивший к горлу, и глаза ее затуманились. Она положила украшения на пол и опять пошарила в шкатулке. Там оказалась еще маленькая брошь-камея и серебряное кольцо. Эмма с интересом рассматривала их. Она примерила колечко, и оно было ей как раз. Девушка снова опустила руку в шкатулку, и ее пальцы нащупали золотой крест и цепочку, которую мать носила почти постоянно. Лицо Эммы помрачнело. Она не хотела вспоминать о Боге, он для нее больше не существовал. Поэтому она и в воскресную школу отказалась ходить, хотя ее отказ и огорчил отца. Она положила крест и цепочку на пол рядом с гранатовыми украшениями и достала нитку крупных янтарных бус. Они были прохладными на ощупь и светились глубоким золотым светом. Эмме казалось, что в них есть что-то особенное. Как рассказывала ей мама несколько лет назад, это был подарок одной очень знатной дамы.
Еще немного полюбовавшись своими новыми приобретениями, Эмма стала укладывать их обратно в шкатулку. И тут под бархатом на дне шкатулки она нащупала еще что-то. Бархат не был закреплен, и девушка легко приподняла его. Под ним оказались медальон и булавка для галстука. Эмма взяла медальон и с любопытством осмотрела его. Она не помнила, чтобы ее мать надевала его. Она никогда не видела его прежде. Он был старинной работы и, сделанный из чистого золота, ярко блестел на свету. Эмма попыталась открыть его, но безуспешно. Она встала и поспешно достала ножницы из своей коробки для рукоделия. Потрудившись немного и поднажав, Эмма сумела наконец открыть его. На одной стороне медальона находилась фотография ее матери, когда та была еще девушкой. Другая сторона его пустела. Или нет? Девушка присмотрелась и увидела вместо фотографии маленький локон светлых волос.
„Интересно, чьи это волосы?” – подумала она, пытаясь приподнять стекло над ними. Но оно было так плотно вставлено в медальон, что поднажми она ножницами чуть сильнее, и стекло тут же раскололось бы. Эмма закрыла медальон и с любопытством повернула его оборотной стороной. И тут она заметила надпись, выгравированную на обороте, нечеткую, почти стершуюся от времени. Эмме с трудом удалось разобрать буквы. Она вглядывалась снова и снова, напрягая зрение. Наконец, поставила свечу прямо на сундук и поднесла медальон к дрожащему пламени.