уже стаскивал с себя свои новые хромовые сапоги, которые недавно снял с убитого им полицая:
— Скидай, скидай, не стесняйся! Сама видишь, времени в обрез. А ты тут как кот в сапогах, и только колонну будешь задерживать…
Она повиновалась. Помогая ей натянуть на ноги сапоги, Вася довольно улыбнулся и сказал:
— Вот теперь, Шифра, у тебя будет вид настоящего солдата… Только смотри, в пути не отставай…
Только Шмая-разбойник стоял в стороне и с тоской смотрел на гору брошенного имущества, на возы. Жаль было расставаться с добром. Но Данило Лукач потянул его за рукав: мол, не вмешивайся. Так надо!
Темная ночь опустилась на безбрежную донецкую степь, когда отряд двинулся в путь.
Близость встречи со своими придавала людям свежие силы. Все позабыли о своих ранах, об усталости, о пережитых страданиях. Каждый понимал, что минуты решают успех дела. Все взгляды были обращены теперь к молчаливому капитану и трем разведчикам, прибывшим «оттуда» и рассказывавшим, как их встретили и с каким нетерпением ждут отряд, о котором уже давно слыхали…
Время шло необычайно быстро. Кажется, никто и не заметил, как они проскочили эти несколько километров. Прикрываясь полой полушубка, капитан то и дело останавливался на обочине проселочной дороги, по которой двигался отряд, и, осветив маленьким фонариком карту, проверял направление, посматривал на ручные часы.
Наконец достигли балки, поросшей ковылем и полынью. Разведчики выдвинулись вперед. Капитан пошел за ними.
Прошло немного времени, и страшный гром потряс степь. С той стороны ударили десятки пушек. Казалось, оттуда движется могучий огненный вал, который захлестнет все, не оставив ничего живого на этом клочке земли, но все в отряде знали, что, как только утихнет этот гром, нужно будет броситься в «коридор» и бежать вперед, не задерживаясь ни на минуту.
И вдруг все затихло. Удивительная тишина воцарилась вокруг, и небо, подернутое дымом, прочертили три красных и зеленая ракеты. Капитан ответил такими же ракетами и, дав команду, повел отряд за собой.
Люди быстро шли по перепаханному снарядами полю. Земля еще была горяча, воздух пропитан горьким дымом, запахом раскаленной стали, порохом. Спотыкаясь у воронок, люди падали, но тут же подымались и бежали дальше. Справа и слева чернели развороченные окопы и траншеи, валялись трупы, автоматы, пулеметы. Где-то поблизости стонали раненые немцы, а какой-то очумелый фриц торчал над окопом с поднятыми руками и истошно кричал: «Капут!»
Но никто не останавливался, все спешили вперед, зная, что надо быстрее проскочить эти несколько сот метров по развороченной «ничейной» земле, пока немцы не пришли в себя и не обрушились на них.
Капитан с тремя разведчиками и неизменным ординарцем стоял на пригорке и махал рукой, подбадривая людей и указывая им направление:
— Шире шаг! Шире! Не задерживаться!..
Только когда отряд уже скрылся в новой, «своей» балке, немцы опомнились и начали беспорядочную стрельбу. Ударили пушки, пулеметы, но скоро умолкли.
Через четверть часа, а может, чуть больше, отряд спустился в неглубокий овраг, изрытый блиндажами и землянками. Тут и там стояли тщательно замаскированные машины и повозки. У одного из блиндажей ждал невысокого роста широкоплечий человек в генеральской шинели.
Капитан Спивак остановил отряд, подтянулся, поправил на голове зеленую фуражку и, заметно волнуясь, двинулся к генералу. Откозыряв, как положено боевому командиру, он отрапортовал о прибытии отряда.
Минуту царило мертвое молчание. Генерал окинул командира пристальным взглядом, подошел к нему и, в нарушение всех воинских уставов и инструкций, крепко обнял и по-отцовски расцеловал.
Шмая стоял в сторонке, смотрел, как генерал целует его сына, и, почувствовав, как слезы радости душат его, потянул за рукав Данилу Лукача и прошептал:
— Видишь, Данила, встречают, как родных братьев…
Но Данило не мог сейчас говорить. Эта волнующая, трогательная встреча всколыхнула его до глубины души, даже слезы появились на его глазах.
Даниле, как и его другу, все еще не верилось, что позади смертельная опасность, что они уже среди своих, избавились от страданий, унижений, страха и мук ада.
Рано утром всех отвели во второй эшелон, в тыл, и разместили на отдых, и после передышки отправили всех штатских, освобожденных из лагеря, по домам, в глубокий тыл страны. Шмая и Данило направились к генералу просить, чтобы он их оставил здесь, в части. Хоть в обозе, хоть где-нибудь, только бы дали им возможность отомстить врагу.
Генерал долго беседовал с ними, уговаривал, советовал отправляться к родным, к семьям. Но все же удалось уговорить генерала, командование. И оба друга просияли, узнав, что их оставляют в части.
В то же утро они получили солдатское обмундирование.
И через несколько дней они приняли солдатскую присягу на верность Отчизне.
Шифра отправилась работать в медсанбат. Об этом уже позаботился Вася Рогов.
Глава двадцать девятая
ПОД КОНЕМ И НА КОНЕ
Бывает, взвалит человек себе на плечи тяжелый груз и отправляется в путь-дорогу. Но, почувствовав, что это ему не под силу, сбрасывает его и сразу испытывает облегчение. Но попробуй будь умным, сбрось с плеч прожитый тяжелый год!
Тяжелый год может согнуть человека в бараний рог, наложить неизгладимую печать на его лицо, избороздить морщинами лоб, затуманить взор, состарить на добрый десяток лет…
С того утра, когда наш разбойник снова надел солдатскую шинель, пару тяжелых кирзовых сапог и стал подносчиком снарядов у пушкарей, прошло не больше года. Дважды за это время санитары выносили его, раненого, с поля боя, дважды попадал он в руки врачей на ремонт. Но стоило ему только подняться и стать на ноги, как он снова надевал шинель, брал рюкзак на плечи и являлся в свою часть, где его радушно встречали.
Солдаты уж диву давались:
— Ты, папаша, не иначе как в сорочке родился. И кости у тебя, пожалуй, покрепче железа…
— Нет, ребята, не в этом дело!.. — улыбаясь своей добродушной, заразительной улыбкой, отвечал Шмая. — Секрет тут совсем в другом. У самого всевышнего солдат Шая Спивак давно уже снят с учета подчистую… А почему, спросите? Расскажу… В ту войну, когда меня однажды ранило, один долговязый доктор, собирая раненых на поле боя, очень спешил… Ну, подскочил он ко мне, пощупал пульс, махнул на меня рукой и написал на моей гимнастерке мелом крест: мол, готов, отправился на тот свет… Ну, а я этому долговязому и его кресту не поверил и жив остался. Но, видать, в небесной канцелярии уже успели записать меня в список мертвых… С тех пор и обходит меня смерть десятой дорогой…
Слушая этого веселого человека, у которого даже