куда деваться от стыда… Однако капитан успокоил их, попросил оставаться на месте, а он как-нибудь пристроится возле них.
Шмая провел несколько раз бритвой по голенищу, надеясь, что от этого бритва станет острее, не будет драть кожу, и внимательно посмотрел на сына.
— Ну, чего ты смеешься, товарищ начальник? — спросил отец. — Пора бы и тебе привести себя в божеский вид. Может, удастся пробиться к своим. А туда надо прийти так, чтобы вид был бравый. А у меня тем более. Подумают, что уже стар, и отправят бог знает куда… Даже на тот свет надо являться бритым и стриженым, иначе, говорят, в рай не пускают…
Капитан улыбнулся:
— Это точно! Но я дал себе зарок снять бороду и усы только тогда, когда переберемся через линию фронта… — И, подумав немного, добавил: — Вижу, что ты не забыл солдатскую жизнь… Старая солдатская закваска еще жива в тебе!
— А как же! — оживился Шмая. — Когда мы с Михаилом Васильевичем Фрунзе переправлялись через Сиваш, — ты тогда еще пешком под стол ходил, — то всегда перед настоящим делом приводили себя в порядок… Пусть враги не думают, что мы унываем, опускаемся. Наоборот! Если у каждого вид будет бравый, тогда они испугаются нас…
— Они и так нас боятся…
Вася Рогов стоял у входа в палатку и не сводил глаз со смущенной Шифры. Он поражался тому, что, пройдя через все муки лагеря, она не утратила своей привлекательности. Даже то, что она срезала свои косы и волосы были растрепаны, не помешало ей покорить сердце этого смелого, но с виду застенчивого сибиряка. Лицо у Васи было еще совсем мальчишеским, хоть над верхней губой и торчали в разные стороны волоски маленьких золотистых усиков. Нельзя же было ему отставать от своего командира и бравых пограничников, отрастивших себе солидные усы!.. Но теперь, услышав, что говорит отец капитана, Вася попросил у него бритву, зеркальце и, прячась за деревьями, быстро сбрил свои усики, впопыхах даже порезав себе губу.
«Это бог меня наказал… — подумал он, глядя на Шифру. — Наказал за то, что я ее поцеловал…»
Вася и сам не знал, как это получилось, но недавно, сидя рядом с ней, глядя на ее милое, грустное лицо, почувствовал, как сердце усиленно забилось в груди, и он не выдержал, тихонько поцеловал ее в щеку, за что и получил заслуженную оплеуху. Еле упросил ее не сердиться на него, обещал, что больше никогда не будет…
И она простила. Такая добрая… Даже разрешила научить ее по-солдатски наматывать портянки. Трофейные сапоги, которые он ей принес, были велики, и если она плохо намотает портянки, то натрет себе ногу, а тогда совсем худо будет…
Шмая снова провел несколько раз бритвой по голенищу и подал ее сыну:
— Возьми, сынок, побрейся. Ты уже до того зарос, что родной отец тебя не узнал… Зарок дал? Ну, ладно, режь бороду, а усы оставь на память…
Услыхав смех у палатки капитана, бойцы стали подходить сюда. Они с интересом смотрели на веселого, словоохотливого отца своего командира, рассаживались на пнях, шутили с ним. Вася Рогов принес капитану кружку горячей воды, помазок, и тот начал бриться.
Отец не сводил глаз с сына. Хотелось о многом расспросить его, рассказать ему о своих мытарствах, но вокруг стояли и сидели бойцы, и он решил отложить разговор на другой раз — может, выдастся свободная минута и они останутся вдвоем…
— Вот видишь, сынок, — улыбаясь сказал Шмая, когда сын побрился, — совсем другим человеком стал: помолодел, похорошел… Ничего, если захочешь, отрастишь себе другую бороду. Это такая холера, борода, что хочешь не хочешь, а она растет…
Побрившись и умывшись возле палатки, капитан и в самом деле почувствовал, словно сбросил с себя тяжелый груз, хоть с непривычки ему казалось, будто его раздели среди бела дня.
Глядя на своего командира, стали бриться и бойцы. Они от души хохотали, посматривая друг на друга. Все изменились до неузнаваемости. И что только может сделать с мужчиной простая бритва, тоненький кусочек стали!..
— Эх, товарищ капитан, — немного погодя сказал Шмая, — назначил бы ты меня старшиной! Увидел бы, какие бы вы все у меня были — бритые, стриженые, красивые, как женихи!..
— Знаешь, отец, — улыбнулся тот, — я и не думал, что нам с тобой будет так весело… Но никуда назначать тебя не станем. Отвоевался ты уже…
Он не без удовольствия смотрел на отца, и ему казалось, что отец совсем не изменился, не постарел, хоть сильно осунулся и похудел.
А Шмая уже сидел в сторонке, окруженный любопытными пограничниками, пил чай из алюминиевого котелка и, обжигая губы, рассказывал о Фрунзе, о былых походах в далекие годы гражданской войны.
— Ого, батя, вы, оказывается, были настоящим солдатом! А товарищ капитан никогда не рассказывал, какой боевой у него батя… Так вы же дрались с врагом, когда нас еще на свете не было! — воскликнул Вася Рогов.
— И теперь повоевал бы, если б дали оружие…
— А годы?..
— Что годы? Главное, чтоб душа была молодая… К тому же, сам видишь, когда побрился, сразу сбросил с плеч добрый десяток лет. Да и при чем тут годы, когда хочется своими руками отомстить этим палачам… — Шмая умолк, а потом добавил: — А ты ведь должен знать, сынок, старую поговорку: «За одного битого солдата шестерых небитых дают…»
— Значит, мы уже битые?.. — спросил кто-то из бойцов.
— А как же! Если вы смогли пройти столько сот километров, столько боев выдержать, да еще на границе так держаться, то о чем может идти разговор! Вы вроде как уже огонь, воду и медные трубы прошли… Теперь вы стреляные птицы и ничего вам уже не страшно. Будь я на месте товарища Калинина, я бы вам всем повесил самые высокие ордена и медали… Да что там медали, Золотые Звезды!.. Честное слово! Вы орлы, хлопцы, герои!.. И дай вам бог здоровья и много сил, чтобы до конца остаться такими…
— Это все правильно, но соловья баснями не кормят, — подойдя к оживленной группе, сказал капитан. — Надо покормить наших гостей. Товарищ Рогов, может, постараешься?
— Ого! — рассмеялся Шмая, поднявшись с места и взглянув на сына. — А ты, значит, думал, что мы будем ждать, пока ты приедешь, чтоб нас накормить? Только остановились, я сразу сказал Васе, что нас надо хорошо покормить… И одежду для нас нашли кое-какую… — кивнул он на сапоги и рваную трофейную шинельку, с которой содрал пуговицы, погоны и нашивки. — Я, сынок, помню старое солдатское правило: где бы ты ни