Читать интересную книгу Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3 - Макар Троичанин

И снова дружные согласные аплодисменты. Когда они почти утихли, забытый представитель автобазы воспользовался паузой и напомнил о себе опасным сравнением:

- Сам я не видел, но слышал, что обученная собака с миной тоже сознательно бежит под танк, не подозревая, что погибнет вместе с ним.

Очкарик поморщился, но не взъерепенился, как ожидал Владимир.

- То – кажется, то – слышал, говорил бы прямо, по-комсомольски, без трусливых аллегорий: боишься жертв. Да, большие подвиги и большие победы не обходятся без них. Мы чтим имена и дела отдавших жизнь за наше великое дело, за наше будущее, за будущее наших детей, всего мирового человечества, чтим и равняемся на них как на маяки коммунизма. Советские труженики не страшатся оправданных жертв. Иначе бы мы не победили фашистов. Если надо, любой из нас не пожалеет жизни ради общего дела.

Захлопали, но жидко, с оглядкой.

- Помнишь, как в песне: когда страна прикажет стать героем, у нас героем становится любой.

Добавили аплодисментов погуще.

- И не надо нас сравнивать с собакой…

Все возмущённо задвигались, зароптали, не желая быть сознательным псом без всяких сомнений и вопросов.

- Вот, по-моему, ты, товарищ… шофёр, - он пренебрежительно выделил профессию, чтобы подчеркнуть низкий уровень интеллекта дилетанта от философии подвига, - мне кажется, - употребил для большего сарказма те же осторожные вспомогательные слова, - залез не в свою тарелку, - прозрачно намекнул в ответ на собаку на известного животного-малоумка с дырявым пятачком.

Некоторые удовлетворённо засмеялись: народ любого возраста недолюбливает слишком заумных, не таких как они.

Вступился секретарь-герой, с отрешённым скучным видом внимавший до этого опекуну:

- Это тот самый шофёр, который недавно награждён орденом Красной Звезды за уничтожение банды зелёных.

На недолгую минуту сбившийся старший товарищ криво усмехнулся и, быстро найдя выход из сложившейся не в его пользу ситуации, слегка отступил для фланговой атаки.

- Тогда понятно заблуждение по… трудной теме: он запутался, пытаясь приравнять трудовой подвиг к воинскому.

Идеологический куратор молодёжи хорошо знал таких, как шофёр и как нынешний, временный, секретарь комсомольского горкома. Знал и ненавидел их, волею случая обогретых славой. И презирал за недотёпистость, и боялся, потому что стали неуправляемыми героями неплановых подвигов. Однажды вынужденно рисковав собственной шкурой и сохранившись благодаря случаю, они вдруг начали задумываться об отдельно взятой жизни, перестав мыслить масштабно, ограничив себя забором и путами трусливого гуманизма и сдерживающих нравственных заповедей. Стали бояться жертв, не понимая, что кровь для революции всё равно, что закваска. Таким не дано понять – и слава богу! – что подвиги с жертвами нужны для управления массами и удержания власти, как медицинское кровопускание. Только надо их тщательно и вовремя готовить, правильно освещать в печати и на митингах и не выпускать из-под руководящего контроля. Люди – материал, они, в первую очередь, должны быть использованы разумно. Нельзя допускать партизанщины и уклонений от генеральной линии. Поэтому героев следует выбирать особенно тщательно, вот они-то и должны быть как те собаки, что без оглядки бросаются со взрывчаткой под танк – спасибо шофёру за удачный пример. Чтобы стать героем, надо это право заслужить. Для них, если выживут, не сломаются, ничего нельзя жалеть. Пусть утопают в материальных благах и вздутой славе, лишь бы не совались в политику, пусть будут раздражителем для неизбранных, для массы, и тогда от преданных кандидатов на подвиг не будет отбоя, и никто не будет вмешиваться в партийное руководство трудным делом завершения экспериментальной социалистической революции.

- Ни в чём я не запутался, - враждебнее, чем надо, возразил Владимир. – И в мирной жизни случается немало критических ситуаций сродни военным, для преодоления которых требуется подвиг: на пожарах, в шахтах, в авиации, на море, при стихийных бедствиях и крупных производственных авариях, и я ничуть не заблуждаюсь в формулировке подвига.

- Тем хуже для тебя, - с угрозой вспылил диспетчер подвигов и хотел снова осадить зарвавшегося недисциплинированного стихийного героя, но тот не уступил.

- Мне уйти или продолжать? – обратился он в негодовании к председательствующему.

И снова секретарь встал на защиту подопечного:

- Говори, Васильев, говори. У нас коммунистическая свобода слова, так? – повернулся к партийному идеологу, тот неопределённо пожал плечами. – Каждый волен высказать всё, что наболело и что на пользу общему делу.

Они с очкариком ожесточённо зашептались, не обращая внимания ни на злополучного оратора, ни на соседей, старавшихся напряжённым ухом услышать каждое слово. А Владимир, прежде чем продолжить дарованное слово, внимательно всмотрелся в зал, увидел насторожённые огоньки глаз и не почувствовал сродства с их обладателями. Это поколение русских, с пелёнок воспитанное на беспрекословном повиновении и безоговорочном доверии правящей партии и вождям, не допускало сомнений в их лозунгах, указаниях и делах. Среди однородно одушевлённых не было места инородному шофёру, собиравшемуся от отчаянья ужиться в чужой среде со своими привычками и по своим канонам. Чужак, чтобы сохраниться, обязан быть последним или, по крайней мере, не высовываться, и ни в коем случае не лезть, как он неосмотрительно делает сейчас, в нравоучители. Ему разрешено только смешаться с безликой молчаливой покорной и бездумной массой, а он на такую роль не способен.

- То, к чему нас призывают и в чём хотят убедить, по моему мнению, - Владимир намеренно ещё раз подчеркнул индивидуальное понимание вопроса, - никакой не подвиг, а всего-навсего интенсификация обычных работ, а точнее – авральные работы, вынужденные серьёзными недоработками в проектировании, планировании, организации или производстве и призванные исправить эти ошибки ценой дополнительных физических усилий и материальных затрат, чтобы уложиться в сроки и не допустить технических аварий. Я – против таких подвигов, - он по незнанию отказывался от распределительных благ и плановой славы. – Разве не лучше, не рациональнее работать ритмично, планомерно, с ясной перспективой и всем в одинаковых условиях, исключая тем самым риски опасных недоделок, дорогих и долгих переделок, лишних затрат времени и средств и несчастные случаи, приводящие к неоправданным героическим жертвам? – он отказывал начальникам в распределении кнутов и пряников.

Зал очнулся от послеобеденной спячки, заволновался, зашевелился, лишённый успокоительного маяка, послышались нарастающие гулкие выкрики, одни – погромче и злее: «долой!», «ренегат!», «отщепенец!» и даже – «враг!», другие – потише и реже: «правильно», «пусть говорит».

- Если хорошенько разобраться, то окажется, что каждый трудовой подвиг является следствием чьих-то крупных недоработок и ошибок, - Владимир не уточнил чьих, но мало-мальски соображающим и так было ясно. – Нужна не мобилизация на авральные подвиги, а неустанная кропотливая работа по устранению причин их необходимости. Понятно любому, что предусмотреть ошибки дешевле, чем их исправлять.

Кто-то громко выкрикнул: «буржуйская брехня!». И многие согласились: «Верно!». Охваченный истерично-маниакальной эпидемией постоянной смертельной борьбы со всем и со всеми, намертво зашоренный жёсткой лозунговой идеологией правоты и победоносности всего советского, собравшийся в зале ожесточённо-красный цвет советского городского комсомола ничего мирного и обыденного не воспринимал. Умело раздутая и периодически подновляемая дозированными инъекциями типа исковерканной революционными метастазами никчемной мелкой жизни пламенного большевика Корчагина, патетически обещавшего в написанной за него книге прожить, если бы пришлось, жизнь заново так же бездарно во славу утопической идеи и антинародной советской власти, не ведая простой истины, что дважды в одну и ту же реку не войти, эпидемия надуманного и раздутого болезненно-жертвенного героизма ослепила и оболванила молодое поколение, родившееся после гражданской бойни. Подвиг превратился в фетиш. В качестве него легко можно было подсунуть всё, что стимулировало бы низкооплачиваемый рабский труд. Так появился туповатый здоровяк Стаханов, выполнивший ни с того, ни с сего, неожиданно даже для самого себя, нечеловеческую десяти- или более –кратную норму угледобычи, с немалой однако помощью забытых товарищей и жирно разбавленную их неучтённым углём. Или такая же крепкая баба Ангелина, перекрывшая все нормы пахоты, установленные мужиками. Правда, отвели ей для подвига, умалчивая, лучшую и лёгкую пашню и пристегнули целую свору заправщиков и слесарей, свободой отвечавших за бесперебойную работу трактора. Назначенной героине оставалось только со слезами на глазах от переутомления высидеть в жаркой кабине за рычагами отведённое устроителями время. Да и то были ночные подмены. После одноразовых подвигов герои никогда впоследствии и близко не подвигнулись к своим рекордам и вообще практически прекратили производительную деятельность, сосредоточившись на агитационных мероприятиях и выклянчивании благ и льгот для себя и увеличившегося числа родственников, обрастая ширпотребом и жиром, которые и были главными стимуляторами для ударной работы других. И ещё: все в народе хорошо понимали, что героями вдруг не становятся, их выдвигает партийно-административное руководство, и эту привилегию надо заслужить-выслужить, безоговорочно подчиняясь разрешённому коллективному мышлению. Последнее давно всех устраивало, потому что было безответственным, и всякие индивидуальные заскоки немедленно встречались в штыки, поскольку обещали личную вину и разъедающую душу боль.