Читать интересную книгу Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3 - Макар Троичанин

- Я никогда не выйду замуж, - решительно отрезала она, споткнувшись на бугорке, заросшем травой, будто кто-то одёрнул, сказал негласно: «Не зарекайся!» - Зачем? Чтобы ограничить себя домом, кухней, детьми? Никогда! – Она сама себя уговаривала, тем более что при её возрасте и характере это было пока нетрудно. – Но если кто-нибудь, - она, как обычно, легко покраснела, испугавшись, что он поймёт превратно, примет как намёк на свой счёт, посчитает нескромной и навязчивой, - захочет пойти рядом и в одной шеренге с другими на пути обновления к коммунистическому совершенствованию, то – пусть. Как и все в колонне, мы тоже будем постоянно и бескомпромиссно готовы на любую жертву и подвиг ради свершения идеалов светлого будущего, за которое погибли, завещая нам продолжение борьбы, лучшие умы человечества.

Хорошую девушку было жалко, и в то же время разбирало зло за врождённое мужское упорство, которое русские определяют очень выразительно и точно: «Хоть кол на голове теши!».

- Искренне вам желаю такого мужа-соратника, - от души пожелал Владимир, думая, что судьбы их с рыжей революционеркой никогда больше не пересекутся. – Только учтите, - не сдержался, чтобы обидчиво не съязвить, - подвиг подвигу – рознь, как бы не ошибиться в выборе, не принять зло за благо. Есть подвиг во имя жизни, и ему – честь и слава, есть – ради личной славы и материальных благ, такому – презрение, а есть и вовсе преступление.

- Лучше быть преступником, чем никем, - окончательно оборзела под завязку заидеологизированная девчонка, услышав обидное предложение о муже.

Хотя они и шли рядом, но каждый уже сам по себе, не решаясь ни отстать, ни уйти в сторону, чтобы не выказать тем самым поражение или открытое презрение к спутнику. Они ещё на что-то надеялись.

- Знаете, вынужден вас разочаровать, - ещё раз зачем-то попытался пробить брешь в быстро цементируемой неприязнью стене отчуждённости более слабый духом, - не все вашего мнения обо мне: секретарь, к примеру, предложил перейти на работу в горком.

От неожиданности Зося даже остановилась, резко повернулась к Владимиру и с надеждой, посветлев размягчённым лицом, быстро спросила:

- И вы, конечно, согласились? – другого она просто себе не представляла. – Почему молчали до сих пор? Выходит, мы зря спорили и чуть-чуть не поругались. Мы – вместе, так?

Скоропалительность решительных выводов заставила несостоявшегося горкомовского деятеля усмехнуться.

- Разговор остался незавершённым, но я, конечно, откажусь.

Обманутая в сверкнувшем ожидании чуда, Зося вспыхнула, некрасиво скривила в негодовании губы и, отвернувшись от законченного тюфяка, пошла дальше, убыстряя шаг, не оборачиваясь и не заботясь о том, пойдёт ли он следом или останется. Для неё всё и окончательно было решено.

Владимир зачем-то пошёл за ней и даже попытался оправдаться. Ему очень не хотелось, чтобы у этой симпатичной и неординарной девушки осталось о нём дурное впечатление.

- Я люблю свою работу. С машиной мы как одно целое. С людьми такого у меня не получается.

Она полностью была с ним согласна, горько сожалея о недавних заблуждениях.

- Я думаю, - уныло и настырно продолжал Владимир по инерции, - важно не то, какую работу делаешь, а то, чтобы она приносила удовлетворение себе и пользу людям.

- Важно, чтобы эта польза была максимально возможной, даже если сама работа не по душе. Мы ещё не дожили до возможности выбора, нужно уметь для пользы общего дела наступить на горло собственной песне, - жёстко и непримиримо поправила молодая жрица жертвенной религии всеобщего коммунистического счастья.

Спорить и искать точки соприкосновения было бесполезно. Они перестали слышать друг друга. Зазубренный обидой разум всеми обнажёнными содранными нервами яростно сопротивлялся душевному влечению. Требовалось лечащее время, а его не было.

- Опомнитесь, Зося. Вправе ли вы требовать от других жертвенных высот, сами не сделав ещё ничего? Жизнь – жестокая штука, неизвестно, как она для вас обернётся – вознесёт на подвиг или утопит в неудачах. Очень мало в ней можно рассчитать и распланировать – живём-то не по одиночке, другие, что рядом, больно толкаются, отвоёвывая место под солнцем. Вы сами говорите: только в борьбе обретём счастливое будущее. А её без крови, разочарований, предательства, поражений и смерти не бывает. В атаку не идут развёрнутой шеренгой под развевающимися знамёнами как в кино, а бегут, низко и подло пригибаясь, прячась друг за друга, и первые погибают, а атака захлёбывается. И так – много раз. Вы хотите быть первой? Ради бога! Я – нет. И большинство не хочет, как бы ни уговаривали и ни грозили. Нельзя нормального человека уговорить или заставить отказаться от самого дорогого на земле – жизни. В книжках – запросто, в реальности – никогда. Поживите немного самостоятельно, без папы и мамы, тогда и судите, если осмелитесь, как жить соседям. Разве история с тётей вас ничему не научила?

Как только он заговорил не мямля, а страстно и убеждённо, она приостановилась и снова густо покраснела при жестоком и справедливом упоминании о вынужденном предательстве дорогого человека ради идеи и сохранения места в первой шеренге борцов за неё. Удар был ниже пояса, болезненным, но она слушала, не оправдываясь, умела слушать и слышать правду, пересиливая гордость и предубеждённость. Все её требования сверхчеловеческих усилий были ещё, в большей мере, остатками детско-юношеского противодействия диктату взрослых в беспрерывных попытках самоутверждения в жизни.

- Люди, простые люди с душой, не исковерканной идеологической проказой, в подавляющем большинстве хотят единственного – жить так, как хотят и могут сами. Разве это не лучшее, что может сделать всякий здравомыслящий человек? Разве есть хотя бы один, кто не желает себе и родственникам светлого будущего, не стремится приблизить его как можно скорее? И не надо никого подгонять, вынуждать к ненужной торопливости. Каждый должен подвигаться к собственному счастью осознанно и в соответствии со своими возможностями и силами, иначе дорога к светлому будущему неизбежно будет усеяна трупами слабых и отставших, не выдержавших гонки ради честолюбивых замыслов вождей. У каждого свои доступные высоты, и не надо их выравнивать искусственно и с кровью. Не мешайте людям, не ломайте судьбы, не перекраивайте их жизнь, как вам вздумается, помогите нормально и счастливо жить сейчас, а не в призрачном будущем, и граждане, поверив вам, помогут не только себе, но и соседям, всей стране. А гнать на жертву и подвиг – жестоко и преступно. Через зло любовь не вырастет, а без любви в широком понятии ни одному обществу не только не достичь расцвета, но и не утвердиться. Без любви ничего дельного не выстроить.

- Без разума – тем более, - вяло огрызнулась Зося. – Зачем вы так?

- Как – так?

- Принижаете себя?

Она хотела, чтобы он стал героем не только в мечтах, но и наяву. Может быть, даже пожертвовал жизнью ради утверждения коммунистических идеалов, и она бы им гордилась, ярко отражаясь в его ореоле, а он всего-то мечтал о спокойном фермерско-бюргерском безыдейном существовании.

- Не думаю, что быть самим собой, не пыжиться ради дутой славы, значит - унизиться. Подумайте: кто-то и лидеров должен обслуживать, - не менее вяло отбрыкивался от ярма героя невольный чернорабочий советской идеологической стройки. – Этих людей нельзя презирать, без них, чёрных тружеников, никаких подвигов и побед не будет. Герой, будучи лидером, чаще всего присваивает общественные достижения. В одиночку он – ноль.

- Но почему – вы? – с надрывной страстью вскричала не убеждённая рыжая упрямица, зло сверкнув синей теменью прищуренных глаз.

Он пожал безвольно опущенными плечами, словно уставшими после тяжёлой физической работы – двое глухих не в состоянии объясниться – и вздохнул удручённо, окончательно расставаясь.

- Знаете, если мы больше не встретимся, не держите зла. Я очень старался с вами подружиться, но, видно, не судьба. Прощайте. Дай вам бог не разочароваться.

Повернулся и пошёл к дому, тем более что они остановились в начале его улицы.

- 5 –

Жгучая досада на бессмысленную распрю по дурацкой причине, да ещё в последнюю встречу, постепенно, по мере приближения к дому, сменилась глухой сосущей насторожённостью. Зря он, по привычке, подчинился подполковнику и переоделся, оставив всё необходимое для побега в доме. Для словесного комсомольского разбоя вполне сгодилась бы и заношенная форма – не так бы раздражала, и не пришлось бы красться вдоль заборов, опасаясь засады.

Чёрной эмки у дома не было. Правда, смершевцы, как правило, работают по ночам, но чем чёрт не шутит, и русские – не немцы, им ничего не стоит нарушить правило и настроить капкан днём. Страх намного сильнее и противнее, когда знаешь, чего ждать, но не знаешь, где и когда сбудется. Повернуть? Дождаться сумерек? С приближением темноты вероятность засады ещё больше увеличится. Удастся ли тогда перебороть возросший страх и войти в замерший дом, такой родной и такой враждебный? Напрасно он послушался штабиста.