телевизор, приютившийся в углу. Показывали какую-то мыльную оперу. Я краем глаза
смотрела вместе с ней, поедала приготовленный Денни сэндвич и поглядывала на уютное
кресло, которое пустовало.
Всю следующую неделю я восстанавливала силы, обживалась в новом доме,
привыкала к причудам сестры и налаживала преобразившийся быт. Днем приходила
Дженни, иногда – вместе с Кейт. На пару они пытались выкурить меня из квартиры и
уговаривали вернуться к «Питу». В обоих случаях я мотала головой и нежилась под
одеялами на страшенном диване, который нравился мне все больше и больше.
Сестра же отвращала меня от работы известиями о том, что в ее кабаке подыскивают
еще одну девушку, а сестрам вообще светят фантастические чаевые. Я вспыхивала при одной
мысли об этих тугих шортах. Тогда она возвращалась с неприличным количеством налички,
а иногда – с лапами Гриффина, плотно прилипшими к ее до нелепого тесной форме. В такие
вечера мне хотелось, чтобы квартира была чуть побольше или хотя бы обогатилась
звукоизоляцией.
Денни заезжал ежедневно по дороге с работы. Сначала я восхищалась его чуткостью
после всего, что я ему сделала. Но я заметила эмоции, которые он не хотел мне показывать:
напряженность во взгляде, когда он смотрел на кресло Келлана, печаль, с которой он
поглядывал на мое тело, и чувство вины, всячески подавляемое при виде моего синяка.
Голос тоже сводил на нет непринужденность его действий. Он становился жестче,
стоило заговорить о нашем прошлом. Я старалась не ворошить былое. Если речь заходила о
том самом вечере, Денни буквально давился, сбивался и начинал разговор заново, а я делала
все, чтобы упоминать об этом еще реже. И он вообще отказывался говорить о Келлане,
ограничиваясь признанием, что видел его лишь изредка, но, если это случалось, их
отношения бывали «задушевными». По сути, его голос теплел, а акцент усиливался от
полноты чувств лишь в тех случаях, когда он расписывал свой отъезд домой, новую работу и
встречу с родными.
Меня же эта перспектива, обозначавшаяся яснее с каждым днем, одновременно
восхищала и пугала. От визита к визиту она приближалась и заполняла собой все. Я шла на
поправку, а Денни все больше возбуждался своим скорым отъездом. К концу недели мы уже
мало беседовали о нас, и он упоенно распространялся о своей новой работе. Меня ничуть не
удивило, когда он перенес отлет на несколько дней раньше. Не удивило, но страшно задело.
И вот я уже везла Денни, полного желания проститься насовсем и покончить со всей
историей, в аэропорт в его «хонде». Держа его за руку, я прошла с ним через толпу
путешественников. Странно, но он не противился, хотя всегда старался свести к минимуму
наш телесный контакт. Наверное, он смаковал последние минуты.
Когда мы дошли до нужного терминала, я застыла и в полном потрясении разинула
рот. Там сидел Келлан, сосредоточенно изучавший свой гипс, уже сплошь исписанный и
изрисованный. Он поднял на нас глаза, и мое сердце забилось. Вид у него был получше, чем
в больнице, – остались лишь синюшная ссадина под глазом и пара розовых царапин,
которые, быть может, и не вредили его совершенству, а только подчеркивали его. Как бы там
ни было, он потрясал.
Денни медленно направился к нему, и Келлан встал. Денни машинально буквально на
миг сжал мою руку, а затем выпустил ее. Я старалась подстроиться под его неспешную
поступь, не спуская взгляда с Келлана.
Однако его синие глаза были прикованы к Денни. Казалось, он умышленно избегал
смотреть на меня. Я не знала, ради Денни или ради себя.
Келлан в знак дружбы протянул Денни руку, изучая его лицо, и тот уставился на нее.
С коротким вздохом, который показался мне оглушительным и перекрыл гул помещения,
Денни ответил крепким пожатием. Келлан чуть улыбнулся и коротко кивнул:
– Денни… Старик, я… – Он сбился, слова подвели его, а взгляд упал на все еще
сцепленные руки.
Денни отпустил его:
– Да… Я знаю, Келлан. Это не означает, что между нами все хорошо, но я знаю.
Он говорил напряженно, с сильным акцентом, и слезы затуманили мой взор при виде
двух некогда закадычных друзей, подыскивавших правильные формулировки.
– Если тебе когда-нибудь что-то понадобится… я… я рядом.
Глаза Келлана увлажнились, но взгляд не сходил с Денни.
Тот кивнул и стиснул зубы. На его лице отразилась целая гамма чувств, но спустя
мгновение он вздохнул и отвернулся.
– Ты сделал достаточно, Келлан.
Мое сердце сжалось от этой двусмысленной фразы. Единой фразой Денни
суммировал все, что между ними существовало, – доброе и злое. Это и грело, и надрывало
мне душу.
По щеке покатилась слеза, но я слишком пристально смотрела на Келлана, чтобы
разбираться с ней. Я была уверена, что он вот-вот сломается. Расплачется и начнет молить
Денни о прощении – на коленях, если придется, однако губы его тронуло подобие улыбки, и
он с усилием сглотнул, подавляя навернувшиеся слезы. Похоже, Келлан предпочел добрую
составляющую услышанного, а остальное предал забвению.
Он любовно потрепал Денни по плечу:
– Пока, приятель… Береги себя.
Келлан произнес это тепло и без фальшивого акцента. Он был одним из немногих
известных мне людей, кто никогда не пытался копировать Денни, и в случае Келлана это
выглядело как знак уважения[29].
Денни как будто понял это и тоже потрепал Келлана по плечу – возможно, не вложив
в свой жест соразмерного почтения.
– Ты тоже… приятель.
Затем Келлан быстро обнялся с ним и пошел прочь. Желание догнать его, вцепиться в
футболку, заставить посмотреть на меня, заговорить со мной было столь жгучим, но я не
могла разбираться с Келланом, одновременно прощаясь с Денни. Только не после всего,
через что он прошел из-за нас.
А потому я стиснула кулаки, дабы взять себя в руки, и молча смотрела, как Келлан
уходит. Когда толпа поглотила его, он оглянулся. Наши глаза наконец встретились после
столь долгого перерыва, что краткость взгляда отозвалась во мне настоящей болью. Я
увидела, как приоткрылся его рот, исказилось лицо, и поняла, что он испытывал те же
мучения. Он хотел меня… Он все еще хотел меня, но я нанесла ему слишком тяжелый удар.
Келлан тронул переносицу и отвернулся. Толпа моментально поглотила его. Я
закрыла глаза, а когда посмотрела вновь, Денни взирал на меня с таким выражением, будто в
конце концов что-то понял. Не знаю, что он сумел различить за один мучительный взгляд, но
Денни явно заметил нечто. Встряхнув головой, он с неожиданным сочувствием приобнял
меня за плечи и привлек к себе, едва ли не утешая.
Я положила голову ему на плечо, и мы дружно обернулись к окнам, за которыми
сверкал его самолет.
– Я буду скучать, Денни, – прошептала я, как только сумела заговорить.
Он прижал меня крепче:
– Я тоже буду скучать по тебе, Кира. Даже при всем, что случилось, мне все равно не
хватает тебя. – Помедлив, он шепнул: – Как по-твоему…
Я вскинула голову, чтобы взглянуть на него, а он одновременно повернул ко мне
свою.
– Как по-твоему, если бы я не получил место в Тусоне, вы бы с Келланом никогда?.. –
Уставившись в пол, Денни сдвинул брови. – Я швырнул тебя к нему в объятия?
Я помотала головой и снова склонилась к нему на плечо.
– Не знаю, Денни, но мне кажется, что, так или иначе, у нас с Келланом…
Подняв на него взгляд, я замолчала. Я не смогла закончить фразу – только не в лицо,
не под страдальческим взором темно-карих глаз.
– Я всегда буду любить тебя, – хрипло произнес Денни.
Кивнув, я проглотила комок.
– И я буду любить тебя… всегда.
Он мягко улыбнулся, завел прядь волос мне за ухо и начал поглаживать пальцами по
щеке. Ценой жесточайшего внутреннего сопротивления он наконец склонился и запечатлел
поцелуй на моих губах. Тот длился дольше, чем обычный дружеский, но короче, чем
романтический. Нечто среднее – как и мы сами.
Отстранившись, Денни поцеловал мое натерпевшееся лицо, и я снова утвердилась
головой на его плече. Мы ждали: я стискивала его свободную руку, а он прижимал меня
другой. Ждали, когда объявят посадку. Ждали, когда физически разорвется наша глубинная,
но нарушенная связь.
И вот это произошло. Денни с протяжным вздохом отстранился от меня. Подняв свою
сумку с места, куда он бросил ее, перед тем как пожать руку Келлану, он на прощание
поцеловал меня в лоб. Я вцепилась в его руку и держала ее до роковой секунды. Когда