Пять, или шесть, или семь окровавленных людей лежат на земле, дергаясь и крича.
Хаос, крики, беготня, дома в ярко — красных языках пламени.
«Новые плоды следования твоим принципам, — насмехается внутренний голос, — президент де Зут».
Моряки «Феба» перестали корчить им рожи.
— Посмотрите туда, — доктор указывает на крышу внизу. Ядро вошло с одной стороны, вышло с другой, и полетело дальше, чтобы крушить все, что встретится на пути. Половина ступеней лестницы, ведущей на Флаговую площадь, сбита. У них на глазах часть конька рушится, проваливаясь в верхнюю комнату.
— Бедный Фишер, — добавляет Маринус. — Новые друзья сломали все его игрушки. Послушайте, Домбуржец, вы четко обозначили свою позицию, и не будет никакого позора, если…
Доски трещат, лестница, ведущая на смотровую площадку, разваливается.
— Что ж, — не унывает Маринус, — мы можем прыгнуть в комнату Фишера… наверное…
«Будь я проклят, — Якоб наводит подзорную трубу на Пенгалигона, — если сейчас убегу».
Он видит артиллерийские расчеты на квартердеке.
— Доктор, карронады…
Он видит, как Пенгалигон нацеливает трубу на него.
«Проклятие на твою голову, смотри и учись, — думает Якоб, — какие они, голландские лавочники».
Один из английских офицеров, похоже, в чем‑то не согласен с капитаном.
Капитан игнорирует его. Пороховые заряды исчезают в широких, задранных к небу стволах самых смертоносных орудий ближнего боя.
— Цепные ядра, доктор, — говорит Якоб. — Не спастись.
Он опускает трубу: смотреть смысла нет.
Маринус кидает огрызок яблока в «Феб».
— Cras Ingens Iterabimus Aequor[122].
Якоб представляет себе летящий к ним конус шрапнели…
…расширившийся до сорока футов при подлете к смотровой площадке.
Шрапнель прошьет их одежду, кожу и внутренности и полетит дальше.
«Не позволяй смерти, — укоряет себя Якоб, — стать твоей последней мыслью».
Он пытается вернуться на извилистые тропы прошлого, которые привели его сюда, в настоящее…
Ворстенбос, Звардекрон, отец Анны, поцелуй Анны, Наполеон…
— Вы не будете возражать, если я прочитаю двадцать второй псалом, доктор?
— Вы не будете возражать, если я присоединюсь к вам, Якоб?
Плечом к плечу, они держатся за поручень ограждения смотровой площадки под непрекращающимся дождем.
Племянник пастора снимает шляпу Грота, прежде чем обратиться к своему Создателю.
— «Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться…
Голос Маринуса ровный и уверенный, Якоба — дрожит.
— …Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим…
Якоб закрывает глаза и представляет себе церковь дяди.
— …Подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего.
Рядом с ним — Герти. Якобу очень хочется, чтобы она встретилась с Орито…
— Если я пойду и долиною смертной тени…
…а этот свиток все еще у Якоба, и: «Я сожалею, сожалею…»
— …не убоюсь зла: потому что Ты со мною; Твой жезл и Твой посох…
Якоб ждет грохота, и свиста шрапнели, и боли.
— …они успокаивают меня. Ты приготовил предо мною трапезу…
Якоб ждет грохота, и свиста шрапнели, и боли.
— …в виду врагов моих; так, умастил елеем голову мою…
Голос Маринуса смолк: наверное, он позабыл слова.
— …чаша моя преисполнена. Так, благость и милость да сопровождают меня…
Якоб чувствует, как Маринуса трясет от тихого смеха.
Открывает глаза и видит уходящий «Феб».
Гротовые паруса опускаются, подхватывают мокрый ветер, раздуваются…
На кровати директора ван Клифа Якобу спится плохо. Следуя привычке раскладывать все по полочкам, он составляет перечень причин, препятствующих крепкому сну: во — первых, блохи в постели ван Клифа; во — вторых, праздничный дэдзимский джин Баерта — так называемый джин, потому что у этого напитка вкус чего угодно, только не джина; в — третьих, устрицы от магистрата Широямы; в — четвертых, инвентарный список Кона Туоми поврежденной недвижимости голландцев; в — пятых, завтрашняя встреча с Широямой и официальными лицами магистратуры и в — шестых, его впечатления от «Инцидента с «Фебом», как потом назовет случившееся История, и возможные его последствия. В колонке дебита: англичане не смогли выжать ни одного зубка чеснока из голландцев и ни одного кристалла камфары из японцев. Любые англо — японские соглашения невозможны, по крайней мере, на последующие два — три поколения.
В колонке кредита: личный состав сократился до восьми европейцев и горстки рабов — слишком мало для того, чтобы даже называться «костяком фактории», и если не прибудет корабль следующим июнем — скорее всего, нет, если Ява захвачена англичанами, а Голландская ОИК более не существует, — Дэдзиме придется брать займы у японской стороны, чтобы оплачивать текущие расходы. Как отнесется доброжелательный хозяин к своему «давнему союзнику», особенно если японцы сочтут голландцев частично виновными в приходе «Феба»? Переводчик Хори принес новости о потерях на берегу: шесть солдат погибли на площади Эдо и еще шестеро ранены, несколько горожан получили ожоги, когда начался пожар от ядра, попавшего в кухню одного дома в районе Шинмачи. Политические последствия, опасается он, будут еще более неопределенными. «Я никогда не слышал, — думает Якоб, — о двадцатишестилетнем директоре…
…или, — он ерзает и ворочается, — о фактории, переживающей такой глубокий кризис, как Дэдзима».
Ему недостает Высокого дома, но директор должен спать рядом с сейфами.
Рано утром следующего дня Якоба встречают в магистратуре переводчик Гото и мажордом Томине. Томине извиняется перед Якобом и просит оказать им услугу перед встречей с магистратом: вчера вечером у горла бухты рыбацкая лодка подобрала тело иностранного моряка. Не смог бы директор де Зут взглянуть на тело и определить, принадлежит ли оно матросу с «Феба»?
Якоб не боится мертвецов: он помогал дяде на каждых похоронах в Домбурге.
Мажордом ведет его через двор к пустующему складу.
Он произносит неизвестное Якобу слово, Гото переводит:
— Место, где ждет мертвое тело.
«Покойницкая», — понимает Якоб. Гото просит Якоба научить его этому слову.
У здания их ожидает пожилой буддист с ведром воды.
— Чтобы очиститься, — объясняет Гото, — когда мы покинем… «покойницкую».
Они входят. Маленькое окошко, и запах смерти.
Единственный узник здесь — лежащий на соломенном тюфяке молодой матрос, метис с забранными в конский хвост волосами.
На нем парусиновые штаны моряка, на руке вытатуирована ящерица.
Из‑за открытой двери в покойницкой сильный холодный сквозняк.
Воздух шевелит волосы парня, подчеркивая его недвижность.
Мажордом берет поднос, на котором лежит британский фартинг.
На аверсе монеты надпись «КОРОЛЬ ГЕОРГ III», на реверсе — Британия[123].
— У меня нет сомнения, — говорит Якоб, — что это матрос с «Феба».
— Са, — кивает мажордом Томине. — Но он англичанин?
«Только его мать и Создатель могут дать точный ответ», — думает Якоб. Он говорит Гото: «Пожалуйста, передайте Томине — сама, что его отец, возможно, был европейцем. Его мать, возможно, была негритянкой. Это все, что я могу сказать».
Мажордом ответом недоволен:
— Так он — англичанин?
Якоб обменивается взглядом с Гото: переводчики часто должны давать перевод и объяснять, что означает то или иное.
— Если японская женщина родит мне сына, — Якоб спрашивает Томине, — он будет голландцем или японцем?
Невольно Томине кривится от такого бестактного вопроса:
— Полукровкой.
— Тогда, — Якоб указывает на труп, — и он такой же.
— Но, — настаивает мажордом, — директор де Зут говорит, что он англичанин?
Только курлыканье голубей из‑под карниза нарушает утреннюю тишину.
Якобу не хватает Огавы. Он спрашивает Гото на голландском: «Я чего‑то не понимаю?»
— Если иностранец — англичанин, — отвечает переводчик, — тело выбросят в канаву.
«Благодарю», — думает Якоб.
— А в противном случае его похоронят на кладбище иностранцев?
Сообразительный Гото кивает:
— Директор де Зут прав.
— Мажордом, — Якоб обращается к Томине. — Этот молодой человек — не англичанин. У него слишком темная кожа. Я хочу, чтобы его похоронили… — «как христианина» — на кладбище горы Инаса. Пожалуйста, положите монету ему в могилу.
На полпути по коридору к комнате Последней хризантемы небольшой внутренний дворик, где растет клен над маленьким прудом. Якобу и Гото предложено подождать на веранде, пока мажордом Томине проконсультируется с магистратом Широямой перед их аудиенцией.