Вестибюль у Зала шестидесяти циновок и длинная галерея, ведущая к Переднему двору, забиты коленопреклоненными советниками, инспекторами, старостами, стражниками, слугами, чиновниками казначейства и работниками его дома. Широяма останавливается.
Вороны разносят слухи в тусклом, влажном небе.
— Всем поднять головы. Я хочу видеть ваши лица.
Поднимаются двести или триста голов: глаза, глаза, глаза…
«…смотрят на призрака, — думает Широяма, — хотя он еще не умер».
— Магистрат — сама! — старейшина Вада решается выступить от лица всех.
Широяма смотрит на нервничающего, верного ему человека.
— Вада — сама.
— Службу магистрату я всегда полагал особенной честью…
Лицо Вады напряжено, его распирают эмоции, глаза блестят.
— Каждый из нас учился у магистрата мудрости и видел в нем пример…
«Научились вы у меня только одному, — думает Широяма, — отныне в береговой охране всегда будет тысяча человек».
— Воспоминания о вас будут вечно жить в наших сердцах и умах.
«А мои тело и голова, — думает Широяма, — будут гнить в земле».
— Нагасаки никогда… — по щекам Вады текут слезы, — …не оправится!
«О — о, — полагает Широяма, — к следующей неделе все станет, как обычно».
— От лица всех, кто удостоился… удостоен… чести служить под вашим началом…
«Даже неприкасаемые, — думает магистрат, — которые чистят выгребные ямы?»
— …я, Вада, выражаю нашу вечную благодарность за ваше покровительство!
Под карнизами курлычут голуби, словно бабушки, радующиеся появлению внуков.
— Благодарю вас, — говорит он. — Служите моему преемнику, как служили мне.
«Это самая глупая речь, которую я когда‑либо слышал, — думает он, — она же и моя самая последняя».
Мажордом Томине открывает дверь для его последней деловой встречи.
Дверь Зала шестидесяти циновок с грохотом задвигается. Никто не смеет войти сюда, пока не выйдет мажордом Томине и не возвестит о почетной смерти магистрата Широямы. Почти безмолвная толпа в галерее возвращается к повседневным делам. В знак уважения магистрату, все крыло здания будет пустовать до прихода ночи, за исключением редких обходов стражниками.
Только одна высокая ширма наполовину сложена, и потому зал темен и напоминает пещеру.
Влады ка — настоятель Эномото изучает положение игры на доске го.
Настоятель поворачивается и кланяется. Его аколит низко кланяется.
Магистрат идет к центру зала. Тело рассекает застывший воздух. Шаги тихо шуршат по полу. Мажордом Томине следует за своим хозяином.
Зал шестидесяти циновок, похоже, в ширину около шестисот шагов или все шесть тысяч шагов в длину.
Широяма садится по другую сторону доски го, напротив своего врага.
— Совершенно непростительно и эгоистично с моей стороны взваливать два последних обязательства на такого занятого человека.
— Для меня выполнить ваши просьбы, — отвечает Эномото, — особая честь.
— Я услышал о достижениях Эномото — сама по части владения мечом, и говорили об этом всегда с восторгом, задолго до нашей первой встречи.
— Люди склонны к преувеличениям, но это правда, что за всю мою жизнь пять человек попросили меня быть каисяку[125]. Я выполнил все мои обязательства с честью.
— Ваше имя сразу пришло мне на ум, Владыка-настоятель. Ваше, и ничье другое. — Широяма бросает взгляд на кушак Эномото в поисках ножен.
— Мой аколит, — настоятель коротко смотрит на юношу, — принес его.
Меч, завернутый в черную материю, лежит на квадрате красного бархата.
На стоящем рядом столике — белый поднос, четыре черные чашки и красный тыквенный сосуд.
Белое покрывало — размер достаточен, чтобы завернуть тело — тактично сложено вдалеке.
— У вас все еще есть желание, — Эномото говорит о партии в го, — закончить начатое?
— Перед смертью надо обязательно закончить. — Магистрат обертывает полами хаори колени и погружается в игру. — Вы решили, каким будет ваш следующий ход?
Эномото кладет белый камень, угрожая черной восточной группе.
Осторожное «клик» камня напоминает удар трости слепца.
Широяма не форсирует события, создавая и мост, и плацдарм для наступления против белой северной группы.
«Чтобы выиграть, — учил его отец, — надо очиститься от желания выиграть».
Эномото защищает свою северную армию, создавая глаз.
Слепец теперь идет быстрее: «клик» трости — «клик» камня.
Несколько ходов спустя черные камни Широямы захватывают в плен группу из шести белых.
— Они прожили сверх ожидаемого, — отмечает Эномото. Ставит шпиона позади западного фронта черных.
Широяма игнорирует его и начинает строить дорогу между западной и центральной армиями.
Эномото кладет еще один камень — вроде бы в никуда: где‑то на юго — западе.
После еще двух ходов, для завершения черного моста Широяме остается поставить три камня. «Естественно, — думает магистрат, — он мне просто так этого не позволит?»
Эномото кладет камень невдалеке от своего западного шпиона…
…и Широяма видит бреши в черном кордоне, выгнутом полумесяцем с юго — запада до северо — востока.
Если белые не дадут черным армиям сомкнуться на столь позднем этапе игры…
«…моя империя, — понимает Широяма, — развалится на три части».
Мост — всего в двух пересечениях: Широяма занимает одно…
…а Эномото кладет белый камень на другое: начинается битва.
«Я иду сюда, он — туда; я сюда, он — туда; я сюда…»
После просчета пятого хода и ответа Широяма забывает, каким был первый ход.
«Го — дуэль пророков, — думает он. — Кто увидит дальше, тот и победит».
Его разделенные армии могут уповать только на ошибку белых.
«Но Эномото, — знает магистрат, — ошибок не делает».
— У вас не возникала мысль, — спрашивает он, — что не мы играем в го, а, скорее, го играет нами?
— У вашей чести монастырский склад ума, — отвечает Эномото.
Все больше камней ложится на доску, но игра уже потеряла остроту.
Широяма ненавязчиво подсчитывает захваченные территории и камни.
Эномото делает то же самое для белых и ждет магистрата.
Результат настоятеля — восемь очков в пользу белых, у Широямы — выигрыш настоятеля восемь с половиной.
— Дуэль, — говорит проигравший, — между смелостью и тонкостью.
— Моя тонкость почти подвела меня, — признается Эномото.
Игроки собирают камни в две чаши.
— Сделай так, чтобы этот набор для игры в го попал моему сыну, — Широяма приказывает Томине.
Широяма указывает на красный тыквенный сосуд.
— Благодарю вас за саке, Владыка-настоятель.
— Благодарю вас за уважительное отношение к моим предосторожностям, магистрат, даже сейчас.
Широяма ищет в словах Эномото иронию, но ее нет.
Аколит наполняет четыре черные чашки из красного сосуда.
Зал шестидесяти циновок становится тихим, как позабытое кладбище.
«Мои последние минуты», — думает магистрат, наблюдая за осторожным аколитом.
Черная бабочка — парусник пролетает над столиком.
Аколит подает первую чашку с саке магистрату, затем — своему учителю, еще одну — мажордому и возвращается на свою циновку с четвертой.
Чтобы не смотреть на чашку Томине или Эномото, Широяма представляет себе загубленные души — сколько десятков, сколько сотен? — наблюдающие за ними из черной тьмы, жаждущие мести. Он поднимает свою чашку. Говорит:
— Жизнь и смерть неразделимы.
Остальные трое повторяют избитую фразу. Магистрат закрывает глаза.
Шершавая поверхность чашки из лавы Сакурадзимы трет губы.
Жидкость, густая и резкая, уже во рту магистрата…
…и послевкусие полно аромата… добавки не чувствуется.
Не открывая глаза, он слышит, как пьет его верный Томине…
…но ни Эномото, ни его аколит не следуют за ними. Проходят секунды.
Отчаяние охватывает магистрата. «Эномото узнал о яде».
Открыв глаза, он услышит злую шутку.
«Планы, подготовка и ужасная жертва Томине — все напрасно».
Он не смог отомстить за Орито, Огаву, де Зута, за все загубленные души.
«Поставщик Томине предал нас? Или китайский аптекарь?»
«Должен ли я убить дьявола своим церемониальным кинжалом?»
Он открывает глаза, чтобы понять, какие у него шансы, и в это время Эномото допивает свою чашку…
…и аколит опускает свою, пустую, через мгновение после учителя.
Отчаяние Широямы ушло, ее место со следующим ударом сердца занимает непреложный факт: «Они тоже все узнают через две минуты, и мы будем мертвы через четыре».
— Не смогли бы вы разложить покрывало, мажордом? Прямо здесь…
Эномото поднимает руку: