и обмякло, готовясь к нему и отменяя все остальное. Пальцами искала его грудь; мой рот приоткрылся в приглашении.
Мы зависли на грани простого поцелуя, перерастающего в обжигающий секс.
Гил не был трезв, но он успешно заставил мою голову поплыть от желания, поэтому мы оба были опьянены и находились во власти низменных побуждений.
Однако вместо того чтобы углубить поцелуй, он отстранился с душераздирающим стоном.
— Я не могу. — Его веки закрылись над пылающими зелеными глазами. — Мне жаль.
Я снова задрожала, но на этот раз от волнения.
— Все в порядке. Я не ожидаю…
— Я хочу тебя, О. Хочу тебя так чертовски сильно. — Его глаза снова открылись. — Отвергнуть тебя сегодня вечером… Черт. — Жестокий смех разрушил нашу безопасную тишину. — Отказываться от тебя каждый раз… это разрывает меня на части.
Я замерла. Говорил ли это Гил или водка? Это была голая правда или наглая ложь?
— Тебе не нужно объяснять…
— Ты знаешь, что я подумал, когда впервые увидел тебя снова? — Его лоб нахмурился от горя. — Подумал… как я мог думать, что живу, когда у тебя все это время была часть меня? Кусочек, которого мне не хватало и который я никогда не смогу заменить.
Притянув меня к себе, он зарылся лицом в мою шею, не давая мне смотреть на него.
— Я почти упал на колени, когда узнал тебя. Боролся с каждым инстинктом, желая назвать тебя своей.
Я обхватила его руками, крепко обнимая.
— Я чувствовала то же самое. Удар в грудь… как будто я снова ожила и…
— Не говори так.
— Как я могу не говорить, когда ты…
— Ты еще не слышала остального. — Его губы прошлись по моему горлу, скорее угрожая, чем лаская. — Я видел тебя, помнил тебя, хотел тебя, а потом я проклял тебя. Проклял чертову судьбу за то, что она вернула тебя в мою жизнь.
Его слова были скальпелем, глубоко вонзающимся в раны, а голос — ядом, льющимся прямо на раны. Я боролась в его объятиях, пытаясь изучить его черты.
— Что это значит…
— Я ушел по причине, которая больше, чем ты или я. Ушел, потому что у меня не было другого выбора. Долгие годы я выживал без тебя. Врал и заставлял себя верить, что забыл тебя. Но каждый день я видел апельсин, или осьминога, или что-то, начинающееся на «О», и я вспоминал все снова и снова. И ненавидел себя за то, что мне пришлось оставить тебя. Я умолял найти способ все объяснить, чтобы ты поняла, почему я ушел.
— Скажи мне сейчас… ты можешь…
— Нет, не могу. Это проклятие лежит на мне. Я наказан. И заслужил его за то, что сделал.
— Ты не…
— Наказан каждый ебаный день моей жизни, и я не заслуживаю того, чтобы находить маленькие очаги счастья, когда я с тобой. Это несправедливо, что у меня есть ты, когда она… — Он глубоко вдохнул, его дыхание дрожало и было затруднено его грехами. — Когда я увидел тебя снова, то знал, что не смогу устоять перед тобой. Знал, что возьму тебя, трахну и сделаю все возможное, чтобы удержать тебя. И я также знал, что произойдет, если я это сделаю. — Его руки крепко обхватили меня, так крепко, что он почти душил меня. — Мне так жаль, Олин. Прости за прошлое, настоящее и будущее. Мне жаль, что ты влюбилась в меня. Прости, что я влюбился в тебя. И мне жаль, что я был так чертовски слаб, чтобы не оттолкнуть тебя, когда у меня был шанс.
— Гил, отпусти меня. — Я царапала его спину, делая все возможное, чтобы отдышаться и чтобы он перестал нести такое безумие. — Прекрати.
Его руки ослабли, но не настолько, чтобы я могла видеть его глаза. Он фыркнул, зарываясь лицом в мои волосы.
— Ты думаешь, что помогаешь мне… ты делаешь только хуже. Думаешь, что спасаешь меня… ты только топишь себя. Я не в безопасности, О. И говорил тебе об этом. Я пытался заставить тебя понять. — Он тряс меня, как будто это была моя вина. — Ты не в безопасности из-за меня. И даже сейчас, зная то, что я знаю, я слишком чертовски слаб, чтобы оттолкнуть тебя.
Я проигнорировала шепот беспокойства в моем сердце и погладила его по спине.
— Все в порядке. Я поняла…
— Ты ничего не понимаешь.
— Если бы ты перестал говорить так загадочно, я бы…
— Нет. — Он оттолкнул меня, перевернув на другой бок, хотя боролась за то, чтобы оставаться лицом к нему. Как только я легла к нему спиной, он прижал меня к себе, крепко вжимая в свое тело. — Я самый эгоистичный человек на свете, потому что не заслуживаю этого момента с тобой. Не заслуживаю ни одного момента, когда я буду счастлив, в то время как другие… — Он поперхнулся, его голос стал горьким. — Я ненавижу то, что ты в моих объятиях. Ненавижу то, что ты помогла успокоить боль внутри меня. Ненавижу, что я настолько жаден, что продолжаю хотеть большего, хотя знаю, что недостоин. Я сам навлек на себя этот кошмар и не могу от него убежать.
Все его тело содрогнулось от яростной веры в свое признание.
— Но знаешь, что я ненавижу больше всего? Ненавижу то, что другие платят за мои ошибки. Она платит за мои ошибки. И я не могу остановить это. Я ни черта не могу с этим сделать, и меня убивает осознание того, что я подвел ее, подвел стольких людей. Черт!
Я молчала, ожидая, что Гил продолжит открываться, желая, чтобы он заговорил и, надеюсь, избавился от гноящегося внутри него чувства вины.
Но он не продолжал.
Не дышал, не дергался, не прижимал меня ближе.
Как будто он был одержим честностью, и ему дали небольшое окно, в котором тот мог говорить, прежде чем алкоголь лишил его связности и толкнул его лицом в бессознательное состояние.
— Гил… — Я погладила его рукой по животу. — Гил, поговори со мной.
Он не мог заснуть. Не сейчас. Не после стольких запутанных, ужасных признаний.
Признаний, которые не имели смысла и только усугубляли мой глубокий ужас.
Кто была «она»? Любил ли он кого-то другого? Поэтому чувствовал себя виноватым, когда я была в его постели, хотя все это время тот любил другую? Кто расплачивался за его ошибки? Какие ошибки?
— Гил. — Я ущипнула его.
Но это было бесполезно.
Гил очнулся, но больше не желал рассказывать свои секреты.
Его руки обхватили меня крепко и властно. Ноги перекинулись через мои. Наши тела прижались друг