По-алтайски Игнат говорил плохо, хотя понять его можно было. Но пользовался чужим языком редко, справедливо считая, что кому надо будет его понять, тот поймет, если даже он и заговорит по-турецки…
Выслушав доклад сына, Игнат вялым движением руки отпустил Винтяя и положил ту же руку на плечо Торкоша.
— Если ругаешься и говоришь по-нашему, значит, жил с русскими?
— Жил. Долго. Сам хозяин был!
— Ежли так чисто говоришь по-нашему, почему не стал с моим сыном обо всем на месте говорить?
— А кто он мне? — пожал Торкош плечами. — Никто. Ты — хозяин! С тобой говорить буду! Долго.
— Гордый ты, — вздохнул Игнат и убрал руку с плеча Торкоша, — а я хотел тебя к нему в помощники определить…
— Поругаемся. Худой он человек. Нехороший.
Игнат вздохнул, отвел глаза к окну, замурлыкал, как кот:
— Водится это за им. Есть грех!.. Да токмо сам посуди — хозяйство большое, за всем сам не углядишь, а людишки — лодыри и воры! Но я ему скажу, чтобы он тебя не трогал… Будешь стараться — далеко пойдешь! Давно ищу человека, чтобы и поговорить мог с нехристями по-ихнему, и русский говор знал… Ты мне можешь подойти! Как звать-то тебя?
— Торкош.
— Буду тебя Толькой величать. Ваши имена у меня в башке плохо держатся. Мудреные больно, часто повторять — язык сломишь!
Игнат рассмеялся и пригласил Торкоша в горницу на чай с шаньгами. За столом был весел, шутил, но не забывал и свою линию гнуть. Он, конечно, любит всяких людишек, но требует, чтобы те не обманывали его, благодетеля. Он не только всем людишкам хозяин в деревне, но и их духовный отец и заступник за них перед господом. И он, Игнат Лапердин, один из немногих хранителей правильного закона, и его знают в этом чине не только в Чемале и Улале, но и в Бийске, и в Кузнецке, а может статься, и в самом Томске!
— Ежли сговорюсь с тобой, Толька, то — по рукам! Жить будешь вместе со всеми, хором для каждого я еще не понастроил!
— Нет, — улыбнулся Торкош, — у меня есть деньги и я хочу сам по себе жить!
— Во как! — удивился Игнат. — Откуда же у тебя капиталы?
— Продал скот, имущество.
— Про-одал? И на какие такие большие тыщи? — Игнат сдержанно рассмеялся. — Знаем мы ваши капиталы! Мятый рупь да потертая трешка! Алтын да пятак в меди!
— У меня много денег! Вот! — Торкош выудил пачку десяток и помахал ими перед носом Игната.
— Значит, не пойдешь к Винтяю в первые помощники? — нахмурился Лапердин. — Зачем же тогда в мою деревню приехал?
— Так вышло, — развел Торкош руками, — дорога привела, конь привез… К тебе служить пойду. Потом. К Винтяю — нет, никогда! Дурак он, палкой дерется!
— Ладно! — плотно положил на столешницу широкую ладонь Игнат, сжал ее в кулак. — Сыщу тебе службу у себя! Устраивайся пока…
Все три улицы Бересты были в кабале у Лапердиных, даже их духовный супротивник — священник Капитан, присланный год назад епархией, вынужден был считаться с их тяжелой рукой. Да и как ему было не считаться? Нищенский приход не мог прокормить и пропоить попа, да и службу надо было править хотя бы и для блезира. А людишки все — в кулаке у Игната Лапердина! В его храме домовом молятся и поклоны бьют, не замечая икон старого письма, каких теперь в церквях нет: зверовые лики… Другой бы поп сконфузился, с мятой шапкой в руках пришел, чтобы миром тот узел крепкий развязать, но Капитон — нет! Еще и пригрозил, голь перекатная:
— С епархией шутки шутишь, Игнат? Дошутишься! Вылетишь отсюда в одних дырявых портах, с тузом бубновым на спине!
Зазря он так, по-самоварному! Угроза злит людей, а ласка умиротворяет… Хорош бы он был, Игнат Лапердин, если бы на всех благим матом орал! Ладно, придет время и с попом Капитоном все сладится… В семье не все ладно у Игната, в самом сердце трещинка наметилась, в середку души червяк заполз… Вот что по-настоящему страшно!
Игнат вздохнул, прошел в самую дальнюю и темную комнату большого дома, где блеклыми ликами сурово взирали со стен образа и чуть теплились золотыми огнями лампады. Сразу от порога упал на колени, пополз к иконостасу, гулко стукнулся лбом и остался в этой позе, зажмурив глаза и задержав дыхание, пока внутренний голос не вопросил его:
— Чего тебе надобно от господа, срамная душа?
— Заступы прошу!
— От кого?
— От супостата внутреннего, мною порожденного!
— Смирись, не противься ему.
— Не могу! Душа сгорает в уголь!
— Тогда прими схиму.
На лбу Игната выступила испарина, но внутренний голос молчал. Он сказал все, что надо, и на сегодня его уста запечатаны. Где-то за ушами гулко, толчками, приливала кровь к вискам. Еще немного, и наступит забытье, похожее на обморок. Нет, ему сегодня нельзя поддаваться этому соблазну оцепенения! Сегодня истекают сроки многих платежей… Разве можно такое важное дело доверить Винтяю? Обворует, и глазом не сморгнет!..
Игнат медленно поднялся, осенил себя твердым стоячим крестом, задержав сдвоенные персты только у сердца: стучало бы оно, а живот и разум приложатся!..
Вышел, закрыв келью на ключ, приложился губами к замку, затворив и его — не только от людей, но и от нечистой силы. Медленно двинулся вдоль глухой стены, держащей навесную веранду, сошел по ступеням во двор…
Нерушим старый дедовский устав! Неколебим, как этот вот дом, срубленный на сто лет с прибавком!
Отец Капитон в третий раз разложил пасьянс. И он опять не сошелся. Три карты путали все! Какие же? Перевернул крапом вниз, вздрогнул: на него мрачно и тяжело смотрел крестовый король, крепко стиснувший витой посох с крылышками, похожими на совиные…
— Знакомый лик! — скривил губы иерей, смешивая колоду.
Но злорадный старик с посохом сызнова оказался сверху — на все карты давит, как гнет в кадке с капустой!
— Анафема…
Отец Капитон выдвинул ящик стола, смел в него карты, с треском задвинул, выронив ключик из замка. Полез доставать, ударился головой о резную ножку. Почесал ушибленное место, поморщился: так и надо тебе, сивому!..
Еще в епархии, получая Берестянский приход, упреждал благочинный, качая перстом перед носом: «Там есть такой купчик Игнат Лапердин. Большой силы и немалого ума человек, богач страшенный. Держит село в лапах, как паук муху! Не вздумай на открытую противоборствовать с ним, не срамись… Тихо подбирайся, аккуратно! Уцепишь — дави! Смек, отче?»
Тогда головой качнул, согласился, что понял. И только тут сообразил, что поторопился: не все понял, да и не так…
Историю раскола иерей в семинарии долбил изрядно, хотя и не думал в те годы, что падет ему сей тяжкий жребий… Ладно, Капитон тоже не лыком шит! Ухватится, даст бог…