И он умолк, всем видом показывая, что готов ждать хоть целый день.
Зула пожала плечами.
– Спрашивай.
– Опиши командира русской боевой группы.
Зула начала описывать внешность Соколова. Вскоре Джонс закивал – сперва задумчиво, потом более энергично, словно говоря – все, хватит уже.
– Ты его видел? – спросила Зула и тут же поняла, что вопрос глупый: ну конечно, видел.
Джонс отвел глаза и ничего не сказал.
Ее следующий вопрос был бы: «Он жив?» – но она прикусила язык.
Джонс продолжал расспрашивать про Соколова. Незачем было бы проявлять столько любопытства к покойнику. Так что ответ она получила.
Вот, значит, о чем говорили они с заместителем, сообразила Зула. Джонс излагал события сегодняшнего утра и в какой-то момент обнаружил существенное обстоятельство: он не видел, как Соколов погиб, и не видел его тело.
Мысль, что Соколов жив, привела Зулу в совершенно необъяснимое волнение и даже пробудила нелепую надежду. Соколов – единственный из ее спутников, кто мог бы сейчас реально помочь. Хотя с какой стати он станет ее спасать? В любом случае Соколов даже не знает, что Зула жива, а уж тем более – где она. Наверняка он сейчас где-нибудь прячется и ему самому несладко.
Баркас миновал еще два островка, и теперь направлялся к третьему, побольше, но все равно не длиннее двух миль.
Зула сказала себе, что должна думать, как дядя Ричард, но не как дядя Ричард на семейном сборе, а как дядя Ричард на деловых встречах. Она всего раза два видела, как он это делает – ее на собрания руководства не приглашали, – но когда видела, то поражалась его способности влезть в чужую шкуру. «Чего хочет этот человек? Конфликтуют ли его интересы с моими, и если да, то в чем?»И при этом он никогда не лукавил, никогда не обманывал. Потому что окружающие чувствуют неискренность.
Сейчас Джонс очень хотел больше узнать про Соколова. Что-то такое между ними произошло, и это что-то произвело на Джонса большое впечатление.
– Я мало знаю о его прошлом, ну, кроме того, что у него ордена…
– Ордена?
– Я довольно много общалась с ним в самолете по дороге в Сямынь, и на базе, и когда мы искали вирусописателей.
– Погоди-погоди. – Глаза Джонса чуточку расширились, взгляд стал более напряженным.
До сих пор Зула не упоминала, что они прилетели в Сямынь на самолете.
Отлично. Ответы на его вопросы займут еще часа два.
Что будет, когда у нее иссякнет информация?
Джонсу достаточно погуглить ее фамилию, чтобы узнать про Ричарда. И тогда он потребует за нее выкуп.
Правда, он пока не знает ее фамилии.
Вот что значит иметь редкое имя: если Джонс вобьет в поисковик «Зула» и название ее компании, то скорее всего узнает и остальное.
Однако на баркасе нет Интернета, и там, куда они направляются (судя по виду острова), скорее всего тоже.
– Ты хочешь сказать, что у русских была база? – скорее с утвердительной, чем с вопросительной интонацией.
– Да.
– В Сямыне?
– Да.
– Где?
– В… – Зула собиралась описать здание, затем повернулась и глянула на город. Баркас от него отделяло уже несколько миль, но центральные небоскребы были по-прежнему хорошо видны. – Вон в том. Новая высотка. Плавные обводы. Над крышей торчит желтый кран.
Джонс потребовал бинокль и, глядя в него поочередно с Зулой, убедился, что понял, о каком здании речь.
Он спросил, на каком этаже. Зула ответила не сразу: она смотрела в бинокль и думала, что, возможно, Соколов там, смотрит в окно. Подвергнет ли она его опасности, если сообщит эти сведения?
Но Соколов отлично знает, что он в опасности, а значит, принял меры.
Это способ послать ему весточку. Если Джонс отправит кого-нибудь на сорок третий этаж небоскреба, Соколов задумается, откуда тот знает адрес, и, возможно, заключит, что сведения – от Зулы.
– На сорок третьем, – сказала она.
– Опиши… – начал Джонс, но тут их перебил штурман. Джонс выслушал и, повернувшись к Зуле, мотнул головой в сторону рубки: – Приближаемся к людному месту. Там ты будешь не так заметна.
Зула – и уже не впервые – задумалась, какую степень покладистости следует проявить. Одно было ясно: Джонсу явно нравится с ней беседовать и он рассчитывает получить еще сведения, так что в целом положение плохое, но не отчаянное. Спрыгнуть за борт и поплыть – значит сделать его отчаянным. А вот если сейчас слушаться с первого раза, возможно, в будущем Джонс станет чуть больше ей доверять. Поэтому она встала и пошла в тесную, шумную, адски жаркую рубку. Через минуту туда же вошла Юйся. Здесь они и оставались до конца плавания.
Наверное, выражение «кишеть жизнью» изначально придумали для таких мест, как гавань этого островка, и только потом стали применять к джунглям и муравейникам, отчего оно заметно поблекло – ни в джунглях, ни в муравейниках нет той густонаселенности и суеты. Казалось бы, когда столько всего сосредоточено на столь малой площади, активность должна скорее угасать, поскольку перемещаться становится труднее, однако здешние жители были не знакомы с такими выкладками. Бухту обрамляли какие-то плоские выгородки, затянутые сетью и разделенные дощатыми мостками на квадраты. Мостки держались на самых разных поплавках: надувных баллонах, исполинских пенопластовых колбасах и просто мешках, наполненных стирофомовыми катышками. На каждом таком плоте стояло по хибарке. Зула решила, что это рыбные фермы.
Количество рыбачьих суденышек превосходило всякое вероятие. Их было в сотни раз больше, чем мест у берега, поэтому они располагались вдоль всей бухты концентрическими рядами: сперва на берегу, затем на воде, пришвартованные одно к другому. Когда место в цепочке заканчивалось, начинали следующую; ближе к краям бухты были цепочки всего по пять-шесть суденышек.
Где-то за ними должна была начинаться настоящая суша, но рыбацкий поселок проглядывал лишь в единственный разрыв между суденышками: там, где в море вдавался длинный пирс, к которому сейчас причаливал паром. От пирса вверх уходила дорога, составляющая хребет поселка. На раскаленном асфальте сидели на корточках люди в конических шляпах: чинили сети или резали на тросы старые покрышки. Со всех сторон сыпались искры сварки, белее и ярче солнца. Суденышки сновали повсюду, где можно втиснуться, словно митохондрии в клетке. Все это непонятное мельтешение сливалось для Зулы в одно влажное марево.
Она взглянула на Юйсю и поняла, что для той это все так же дико и непривычно.
Все рыбачьи суденышки были однотипные, сделанные на одном заводе и выкрашенные в одинаковый синий цвет. Зула дивилась, как здешние жители их различают. Только одно выделялось из ряда, причем буквально – оно стояло на якоре поодаль от остальных, не пришвартованное к другим. К нему-то и направлялся баркас – к борту, обращенному в сторону моря, где их увидит меньше глаз. Как и у остальных, у суденышка был массивный нос, торчавший высоко над водой и заставленный какими-то агрегатами. Дальше начиналась открытая палуба со штабелями серых пластмассовых емкостей. Всю кормовую половину занимала надстройка в две палубы высотой. У нижнего яруса кают были только крошечные иллюминаторы, у второго – прямоугольные окна и двери на узкую галерейку вдоль борта. Это все, что Зула успела рассмотреть, прежде чем ее затолкали в каюту. Туда сразу же зашли двое – видимо, бывшие обитатели каюты – и забрали все вещи. Зула осталась в совершенно голой каморке с восточным ковром на стальной палубе и двумя выцветшими арабскими плакатами на переборке. На плакатах бородатые мужчины в тюрбанах указывали вверх и (вероятно) изрекали что-то мудрое про глобальный джихад. Единственный иллюминатор тут же залепили снаружи бумагой и скотчем. Открывание и закрывание двери сопровождалось звуковым эффектом, заставлявшим предположить, что их запирают на щеколду. Кто-то с трогательной заботой передал ей в дверь ведро. Юйсю тоже забрали на борт, но где она и что с ней, Зула не знала.