Читать интересную книгу Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me) - laventadorn

Он долго на нее смотрел — и перед этим бездонным, непроницаемым взором она чувствовала себя ребенком, который глядится в зеркало вечности.

— Я всегда знал, что у тебя есть свои недостатки.

Лили взглянула на него, смахивая с щек слезы.

— Ну, может, когда-то и не знал, — в его голосе явственно слышалась насмешка. — Лет этак в десять. Возможно, какие-то иллюзии оставались и в пятнадцать — хрена с два сейчас разберешь. Но я давно уже понял, что дело не в совершенстве.

— Но я... — начала было она.

— Хотя мне, конечно, приятно было услышать, что ты все-таки признала свои ошибки.

Она фыркнула, а потом опять всхлипнула.

— Хочешь, чтобы я еще немного поползала на брюхе? Если что, то настроение у меня как раз подходящее.

— Захомячь его до худших времен.

Лили снова рассмеялась; грудь распирало от какого-то странного чувства — распознать его не удавалось, не хватало сил, и голова была слишком забита всем остальным.

— Знаешь, мне ведь так плохо было — почти все время с тех пор, как я... умерла. Но сейчас я даже рада, что это со мной случилось. По-настоящему рада.

— Я бы сказал, что в этом есть не только дурные стороны.

Лили кивнула, а потом они еще немного помолчали. Ей почти хотелось, чтобы все это происходило где-нибудь еще, а не на чужой кухне — так слишком банально... но лучше уж тут, чем в холоде и на улице. И кроме того, когда что-то случается в таком заурядном месте, как чья-то кухня, куда проще поверить, что это не сон, а реальность.

— Ну вот, — нарушил тишину Северус, — а теперь ты можешь вернуться в школу.

Лили показалось, что воздух вокруг превращается в лед.

— Ч-что?

— Вот именно: что? — он стоял на том же месте, но все равно опять отдалился — судя и по позе, и по жестам. Все вокруг закружилось; Лили словно подхватило потоком и понесло куда-то далеко. — Ты исповедалась и получила отпущение грехов. Прошлое прощено и оставлено в прошлом. О чем тут еще говорить?

Она всмотрелась в лицо Северуса. Спокойное, невозмутимое, отчужденное. Снова эта его окклюменция...

— Ты опять за свое, — прошептала она. — Твое лицо...

— Лили...

— Знаешь, почему я так ненавижу, когда оно у тебя такое? Потому что ты замыкаешься в себе, а меня оставляешь снаружи. Что-то от меня скрываешь.

— Мы все что-то да скрываем, — ответил он — и если при этом и испытывал какие-то чувства, на его бесстрастном лице не отразилось ни единого проблеска.

— Я скрываю? Что именно? Скажи — и я тут же перестану.

— Откуда мне знать, что именно ты от меня прячешь? В этом-то весь и смысл — что я не знаю, чего именно не вижу.

— Я все тебе расскажу, Сев. Ты только спроси.

— Хорошо, — сказал он. — В таком случае, чего ты от меня хочешь? Потому что я ни черта уже не понимаю.

— Позволь мне пойти с тобой, — просьба вырвалась сама по себе.

— Нет, — проронил тяжело и сурово, точно припечатал прессом.

— Почему? Потому что это опасно?

— Потому что ты сама не знаешь, о чем просишь, — и снова появилась жестокость, набежала на его лицо, будто тень, послушная движению солнца. — Пойти со мной? Хочешь бросить своих бесценных друзей? Своего мужа? Своего будущего ребенка?

Сердце дрогнуло, пропустило удар — удивление тут было ни при чем, но Северус не дал ей собраться с мыслями и придумать ответ, продолжал говорить, все так же безжалостно и неумолимо:

— Даже если ты потом и вернешься в школу, Поттер за это время может найти себе другую. А без него ты не увидишь своего сына — больше никогда в жизни.

— Я знаю... — начала было она, но он ее перебил.

— Ты это понимаешь умом, но не сердцем, — тон его был холодным, в глазах — ни тени эмоций. — А когда до тебя наконец дойдет, ты заговоришь иначе. Я не собираюсь расхлебывать твои обиды...

Лили старалась дышать ровнее.

— Гарри б-больше нет, — сжала замерзшие руки в кулаки. — Мой сын, тот мальчик, которого я растила... его больше нет. Он... я не знаю, ты ведь все еще его помнишь?

— Да, — Северус скривил рот. Ей потребовалась вся ее воля, чтобы не обращать на это внимания.

— Значит, мы на самом деле не в прошлом. Это что угодно, но только не оно. Мы слишком много всего изменили — временная линия уже должна была подстроиться. Я читала книги о путешествиях во времени; если бы это и впрямь было прошлое, и наши воспоминания изменились, то они сначала бы наслаивались друг на друга, а потом перестроились на новый курс и снова потекли гладко. Но тогда у нас обоих жутко болела бы голова... но моя не болит. А твоя?

— Нет.

— Тогда где мы на самом деле? И что с нами случилось? Ты так и не выяснил?

Он дернул головой из стороны в сторону — короткое и почти раздраженное движение.

— Но все ведь поменялось, — продолжала настаивать Лили. — Как раньше уже не будет. Даже если я снова выйду за Джеймса, тот же самый ребенок у меня уже не родится...

— Так значит, ты осознала, что потеряла сына навеки? И поэтому бросаешь Хогвартс?

— Да нет же, сволочь ты невозможная, — сказала Лили, из последних сил стараясь не впасть в отчаяние. — Я лишь объяснить тебе пытаюсь, что уже все продумала. На случай, если ты боишься, что я выкину какую-нибудь глупость. И хочу сказать, что теперь все осталось в прошлом. Совсем все. Мы попробовали вернуться, и у нас ничего не вышло. Мы не... похоже, что мир устроен иначе.

Северус молчал. Его лицо казалось застывшим — совсем как тот садик перед домом. Будто и тепло, и все его чувства заснули до весны.

Ну и как ей до него достучаться?..

— Я не такая мудрая, как Ремус, — сказала Лили, чувствуя себя так же скованно и неуверенно, как если бы она снова оказалась у подножья горы, перед той замерзшей рекой. — Когда Сириус... когда он подстроил ту историю с Визжащей хижиной — Ремусу было куда хуже, чем мне, когда ты... словом, тогда. Но Ремус все равно его простил, потому что не прощать было еще больнее. Мне было плохо... все эти годы без тебя, но я себе говорила... говорила, что права, и...

— Случившееся в тот день было неизбежно, — все так же холодно промолвил Северус. — Мы были слишком молоды, чтобы найти решение.

Очень похоже, что так. Она не нашла его даже тогда, когда стала на пять лет старше. Все, на что ее хватило — понять, что она ничего не понимает.

— Ремусу тогда было столько же, сколько и нам. Но он и сейчас куда взрослее меня. Сев, я заговорила с тобой только после того, как умерла, но это же было неправильно.

Собравшись с духом и набравшись пресловутой гриффиндорской храбрости, она потянулась вперед и взяла Северуса за руку. На мгновение его пальцы сжались — похоже, что рефлекторно, а потом расслабились, и через мгновение он попытался убрать руку, но Лили не дала — стиснула пойманную ладонь и переплела свои пальцы с его.

— Я хочу, чтобы мы снова стали друзьями, — сказала она. — Как раньше. До того, как нам помешали молодость и глупость, и мы оказались в эпицентре войны.

— И ты считаешь, что желания гриффиндорцев закон?

Она взглянула ему в глаза.

— Хочется надеяться, что да.

Глава 23

11 января 1977 года

Луна садилась, скоро должно было взойти солнце, и в новом свете весь мир выглядел по-другому.

"А может, — подумал Северус, — все дело в моем настроении".

Он нечасто терзался сомнениями. Нерешительность, как и бездействие — роскошь, которую не могут позволить себе шпионы. Командиры отдают приказы, солдаты изо всех сил стараются их выполнить, благодарные уже за то, что вышестоящий офицер сделал их мир проще и понятнее, в то время как бездействие — удел тех, кто не сражается, пацифистов, чья мораль не позволяет им воевать. Шпионы же всегда существуют меж двух огней; у них есть приказы — от обеих сторон, и уже один этот факт заставляет сомневаться в их верности. И они всегда одни. Легенду приходится поддерживать, зачастую расплачиваясь своей нравственностью; иногда на время стать этим выдуманным человеком — единственный способ сохранить рассудок. Что, конечно, рискованно — маска может прирасти, и вернуться к себе-прежнему уже не получится; эта опасность всегда поджидает шпиона, всегда таится где-то за углом. Прежде, когда Северус в чем-то сомневался, он решал эту проблему, либо превращаясь в Пожирателя Смерти, либо начиная исполнять приказы Дамблдора; становился солдатом и словно со стороны наблюдал за собственными действиями; разрешал себе блаженное притворство — позволить другому принять решение за себя. Но потом всегда снова становился собой: за эти годы он научился принимать собственные решения, и уже не способен был отказаться от этой премудрости.

Но в то же время и прекрасно понимал, отчего многие люди готовы отдать командование в чужие руки: так легче жить, так проще дотерпеть до вечера, и меньше терзает чувство вины, потому что на самом деле решение все равно принимал не ты.

Когда он был двойным агентом, жизнь выглядела именно так. Он даже мог утешать себя мыслью, что выбора нет: исполнять то, что велел Дамблдор, было правильнее всего; в той стороне лежала кратчайшая дорога к искуплению и отпущению грехов, единственная возможность что-то исправить. Но все это осталось в прошлом и больше не повторится. Как бы плохо он ни разбирался в таких вещах — похоже, все силы земные и небесные и впрямь его простили. Все, кто имел на это право, и даже кое-кто из тех, кто не имел.