предложения от нескольких мужчин, утверждавших, что дух Руди вошел в их тела после смерти и теперь ожидал единения со мною.
В конечном итоге весь интерес, обращенный на меня, как эксцентричный, причудливый, гротескный, так и нормальный, общечеловеческий, привел к тому, что «Отель „Империал“» по всей стране давал рекордные кассовые сборы в кинотеатрах. Этот фильм стал одним из самых результативных в финансовом отношении среди всех, какие когда-либо выпускала кинокомпания Paramount.
Афиша фильма «Отель „Империал“», режиссер Мориц Стиллер, 1927
Радость руководителей была практически беспредельной. Я особенно стала гордиться этой работой после встречи с Максом Рейнхардтом, мы встретились впервые с той поры, когда я работала в Берлине. Он приехал в Лос-Анджелес сразу после триумфальной премьеры своей постановки «Чуда»[248]. На первый взгляд могло показаться, что он сильно изменился, все его черты погрузнели, что говорило о наступлении зрелого возраста, со всеми его утратами[249]. Однако при ближайшем общении выяснилось, что его глаз по-прежнему отличался зоркостью, а спокойный оптимистичный тон голоса, общая теплота высказываний оставались такими же, как и прежде, когда я только познакомилась с ним. При нашей встрече на этот раз он вел себя весьма экспансивно, поздравлял меня с успешной работой, а себя с тем, как все это предсказал, что заложенные во мне возможности способны выразиться в блистательной актерской карьере.
Рейнхардт путешествовал вместе со своим американским импресарио Моррисом Гестом[250], и я пригласила их обоих на закрытый показ «Отеля „Империал“». Мориц Стиллер также был с нами в просмотровом зале, и когда фильм закончился, Рейнхардт, ласково обняв его, сказал:
— Я бы отдал полжизни, чтобы суметь сделать фильм, подобный этому — и как продюсер, и как режиссер.
Стиллер ответил ему со своей всегдашней скромностью:
— Благодарю вас, но если бы не Пола, я не смог бы сделать его таким, какой он получился. Изо дня в день она работала над ним, вопреки невероятному, почти невыносимому страданию. Она вдохновляла всех нас.
Я могла бы вернуть этот комплимент, сказав то же самое про него. Ведь к концу съемочного процесса его сердце оказалось окончательно разбито: Грета Гарбо отдала свои чувства Джону Гилберту, а события последующих месяцев оказались для него и вовсе катастрофическими. Внутренняя политика киностудии и связанные с этим обстоятельства создали такую обстановку, что его сняли со съемок «Соблазнительницы», второго фильма, в котором Гарбо снималась в Америке. Правда, до того, как его уволили, Стиллер уже сделал с нею бо́льшую часть ее эпизодов и тем самым гарантировал ей восхождение в ранг суперзвезды после выхода этой кинокартины. Надо сказать, что в этот период времени, столь трагичный для нас обоих, мы часто виделись, зная, что способны понимать чувства другого и дать некоторое утешение.
После успеха нашего фильма Стиллер был все еще нарасхват в Голливуде, однако горечь от любовного разочарования была так велика, что он хотел лишь одного — вернуться в родную Швецию и попытаться забыть все пережитое. Вскоре после своего возвращения Стиллер умер, вполне возможно потому, что не хотел дольше жить на этом свете.
Я попыталась уговорить Рейнхардта остаться в Голливуде и начать снимать кино, так как была убеждена, что в компании Paramount с восторгом поручили бы ему стать режиссером моего следующего фильма, однако он все же посвятил свою жизнь театру, поэтому не уступил соблазну поработать в Голливуде до самого 1934 года.
Всегда находятся люди, которые стараются даже отчаяние и горе как-то использовать к своей выгоде, так сказать, устроить карнавал на кладбище, эксплуатировать трагедию. В первые же месяцы после смерти Руди эти жестокие хищники пера взяли на прицел его брата. Альберто остался в Голливуде, чтобы урегулировать вопросы, связанные с имуществом Руди, поскольку начались все те классические сложности, когда собственность принадлежала человеку, который ушел в мир иной неожиданно, а значит, не имел времени привести в порядок свои дела.
Мы с Альберто оказались совершенно одинокими, так что в результате стали полагаться друг на друга, обращаясь за помощью. Именно он первым посоветовал мне начать новую жизнь, снова выходить на люди, с кем-то встречаться, заводить новых друзей. Возможно потому, что мы оба испытывали невероятное, огромное чувство утраты, это позволило ему из сострадания высказывать простые истины, что никто больше мне не говорил: «Руди был моим братом, и я любил его. Но твоя жизнь не должна закончиться с его смертью. У тебя еще столько всего случится. Будь счастлива. Радуйся жизни. Руди ведь и сам хотел бы, чтобы было так, а не иначе». Желая завершить эту тему, я пообещала, что именно так и поступлю, хотя сама все еще не была готова к этому. Мое горе все еще было слишком велико, оно постоянно жило во мне.
Как-то раз он, человек кроткий и рассудительный, ворвался ко мне в дом в состоянии крайнего возбуждения.
— Пола! — ликующим голосом воскликнул он. — Я буду кинозвездой!
В полном изумлении я уставилась на него. Альберто был приятный, умный, видный мужчина, однако совершенно лишенный тех качеств, какие привели бы его к успеху на экране…
— Присядь-ка, дорогой, и расскажи, в чем дело.
Он принялся сбивчиво рассказывать про каких-то агентов, которые сразу после похорон брата принялись неотступно увещевать его. Я кое-что слышала про этих господ. Такие субъекты с дурной репутацией, типичные пройдохи, вечно замышляют прожекты, которые обязательно сводятся к одному и тому же: как бы поскорее и без усилий сорвать куш пожирнее, притом не самым честным путем. Но Альберто закончил свой рассказ такими словами:
— И вот они убедили меня, что я смогу в кино заполнить то место, которое осталось вакантным после смерти Руди.
— Что-что ты сможешь?
Альберто был бизнесменом, старше Руди годами, и, кроме того, не имел ни малейших следов артистичности ни во внешности, ни в характере. Он поспешно пояснил:
— Я знаю, что́ ты хочешь сказать. Что у меня нет опыта. Что я не такой красавец, как Руди. Но они говорят, что все это можно поправить…
Я постаралась как можно мягче высказать свое мнение:
— Пожалуйста, Альберто, даже не пытайся ничего этого делать. Для тебя слишком поздно начинать карьеру в кино. Почему бы не оставить фамилию Валентино такой, какой она есть сейчас — прекрасным воспоминанием для всех, кто его обожал?
— Но я и не собираюсь разрушать память о нем. Наоборот.
Я собираюсь помочь всем ее увековечить!
Я бессильно пожала плечами и не знала, что бы еще сказать, не обижая его, ведь ему это