— Не горюй раньше срока, госпожа, — воительница попыталась неловко ее утешить. — Может, и не будет еще ничего. Князь ведь ни слова о походе не сказал!
— Чувствую, что уйдет князь, — Звенислава решительно помотала головой и приложила ладонь к сердцу. — Чувствую, и все!
***
Через пару дней, когда изрядно потеплело, князь велел прорубить в покрывшейся льдом реке прорубь. Сказал, давненько дружина его не забавлялась. Поутру, как рассвело, на берег согнали и молодшую, и старшую гридь. И отроков, и детских, кто постарше — всех! Сперва сложили и разожгли жаркий, огромный костер, чтобы согреться, а потом принялись снимать теплые тулупы да портки.
Чеслава в забаве не участвовала. Она просила, да не дозволил князь. Еще и посмотрел, как на неразумную, словно она о чем-то несбыточном говорила. Потому, сняв шапку и разведя полы тулупа, воительница стояла в стороне ото всех, поближе к костру. День и впрямь выдался теплым; даже солнышко выглянуло из-за облаков и припекало нынче затылок. Снег серебряным покрывалом блестел под солнечными лучами, и приходилось прикрывать ладонью глаза, чтобы не шибко слепило.
— А ты что? — к ней, бахвалясь, подошел сотник Стемид в одних тонких, полотняных портках да исподней рубахе. На солнце его волосы отливали настоящим золотом.
Остальным гридням так жарко не было: свой черед окунаться в прорубь все ждали, набросив на плечи тулупы. Еще и детским подзатыльники отвешивали, коли те прежде срока одежу теплую скидывали.
— Князь не велел, — коротко ответила Чеслава.
Она бы вздохнула, да не при сотнике.
Тем временем Ярослав Мстиславич как раз с криком да под смешки дружины вынырнул из обжигающе холодной воды и, подтянувшись, сноровисто забрался на льдину.
Верно князь все-таки придумал. Правильно говорила княгиня, в тереме было тяжко последние седмицы. Нескончаемая вереница гостей, просивших об одном и том же, многим среди дружины разбередила сердца. Пошли разговоры, ненужные толки, злые пересуды. Гридни разделились; начались громкие, яростные споры, которых Чеслава прежде не помнила. Видно, Ярослав Мстислав и порешил, что пора им всем развеяться. Выйти из темных гридниц терема, где он пропадал вечерами, на белый свет. Остудить горячие головы в реке-матушке, попрыгать по снежку, поваляться, погреться подле костра, поглядеть на яркое солнце.
Все лихое, недоброе осталось позади них, где-то в тереме. Кмети да отроки улыбались, смеялись друг над другом, с громкими криками ныряли в прорубь. Еще и спорили, кто дольше продержится, кто больше раз уйдет под воду с головой. От проруби поднимался пар, и, того и гляди, своим задором дружинники согреют даже воду. Лед уж точно начнет скоро плавиться. Чеслава завидовала, но старалась не отчаиваться. В другом она от князя никакой обиды али ущемления не знала. Воспретил так воспретил, она переживет, не маленькая. Мог вообще ей велеть в тереме остаться, вот тогда она взаправду пригорюнилась бы.
Уже искупавшиеся гридни громко и шумно говорили, прыгая вокруг костра. Они похлопывали себя по бокам и плечам, растирали кожу до жарких, красных пятен. Немудрено, что много девок пришло нынче прогуляться по холму, по которому кмети спускались к реке. Оттуда как раз все можно было хорошенько разглядеть: и берег, и мужей в нательных рубахах. Чеслава изредка поглядывала в сторону хихикавших, глазастых девок и усмехалась. Даже злословить особо не хотелось, такой уж выдался день.
Когда к костру подошел вымокший до нитки кметь Горазд, воительница приметила, что у того рубаха почти никак не была украшена. Обычно ведь клали на тканину добротный обережный узор, пускали его плотной вязью по вороту, подолу да рукавам. Чеслава в тереме на княгиню насмотрелась. Дай той волю, она бы князю всплошную всю рубаху знаками, отводящими беду, расшила бы.
Неужто не было у бравого молодца любушки, которая бы ему рубаху украсила?..
Кажется, задумавшись, она засмотрелась на кметя. А когда тот поднял голову и поглядел на нее в ответ, Чеслава тотчас отвернулась, поспешно перевела взгляд на реку. Щеки у нее покраснели, словно у немужатой девки, но то, знамо дело, от легкого морозца да ветра, задувавшего от воды.
Когда кмети принялись скидывать прямо в снег промокшие рубахи да портки и натягивать теплую одежу, смешливых девок с холма как ветром сдуло. Чеслава тоже старалась на кметей не глядеть, да вот только развеселившиеся парни в своих насмешках друг над другом все живописали в ярчайших красках. Под конец даже бравая воительница смутилась, наслушавшись их глупой болтовни.
— Да уж, не зря от тебя девки уворачиваются, зашибешь еще ночью ненароком.
— Да получше твоего, скукоженного будет!
— Дурень, тут же холодина лютая, на себя погляди!
Оставив кметей веселиться, она прошла чуть вперед, наверх по холму, потому и заметила первой, что в их сторону решительно шагал воевода Храбр Турворович в сопровождении всех своих людей, что уцелели после разграбления терема хазарами. И до того тот мрачно глядел по сторонам, что Чеславе сделалось не по себе. Припомнила, как княгиня сказывала, что приходил как-то за вечерней воевода к князю, просил отпустить их небольшой отряд из терема. Мол, невмоготу им больше взаперти сидеть, пока ворог по земле их рыщет, лютует. Нужно защитить то, что осталось, пока не сожгли все подчистую.
Сжав в кулаке шапку, Чеслава попятилась назад. Она мыслили сперва кинуться да предупредить князя, но, пока бежала вниз с холма, Храбр Турворович как раз показался на вершине. Ярослав тотчас его приметил. Мальчишки, князя Желана, среди людей, идущих за воеводой, не было. Он хоть и дитя, по зимам не отрок даже, но все же князь им. Негоже за спиной его такое вытворять.
Поглядев на воеводу, Ярослав отвернулся и спокойно надел сухую рубаху заместо мокрой. Сотник Стемид подошел к князю, шепнул что-то на ухо. Тот покачал головой. Чеслава услышала, как старшие гридни прикрикнули на детских, велели тем возвращаться скорее в терем. Вот и закончилось веселье. Не успев толком и начаться.
Чеслава подошла поближе к князю, исподлобья наблюдая, как приближается к нему Храбр Турворович. Гридни также стекли со всего берега к Ярославу Мстиславичу, а из воды вылезли последние запоздавшие отроки. Те, кто не поспел еще сменить мокрые рубахи на сухие, нынче спешно скидывали и надевали одежу. Все уразумели, что не просто так на берег заявился Храбр Турворович. С их князем говорить хочет, а вокруг князя всегда должна стоять дружина.
Чеслава же злилась на воеводу и его неурочное появление. Злилась, что тот заявился прямо на берег реки, испортив дружине забаву. Мог бы и обождать маленько, в тереме потолковать. Верно, нарочно он князя так подкараулил, чтобы побольше людей вокруг него было. Чтобы не с глазу на глаз говорить, а при чужих ушах да глазах.
Вроде княгиня хорошо всегда о воеводе говорила. Мол, верный сторонник князя Некраса, мудрый муж, храбрый воин. Но вот что с человеком делает великое горе. Оно изменяет его, от прежнего остается лишь бледная тень. Так и случилось с Храбром Турворовичем, оттого и не мог он больше разумно да складно мыслить. Им повелевали гнев и тоска, и жажда мести.
Жажда хазарской крови говорила в нем, но никак не рассудок.
Ярослав обернулся к нему, только когда воевода подошел совсем близко, и трех шагов промеж ними не было. Пришедшие с ним люди выстроились у Храбра Турворовича за спиной. Все, как один, — сумрачные, угрюмые, с ожесточившимися лицами. По правую руку от отца стоял его сын, Бажен. Как изменился он с того далекого дня, когда небольшой отряд отправился из ладожского терема к себе домой. Словно прошло много-много зим.
Князь ничего не сказал, лишь посмотрел на воеводу безучастным взглядом. Он ждал, пока тот заговорит первым.
— Отпусти нас, князь, — сразу в лоб начал Храбр Турворович. — Нет больше мочи ждать да слухи дурные собирать.
— Где ваш князь? — спросил Ярослав вместо ответа.
— Мы вернемся без него, — глухо ответил воевода.
Видно, все же стыдился того, что за спиной Желана Некрасовича к ладожскому князю на поклон пошел.