— Один за другим приезжают. Никакого спаса от них нет, — княгиня вздохнула раздраженно и поглядела на спутанную нитку на вышивке. — Ну вот, не хуже Любавы работу порчу, — и она потянулась за тонкой иглой из белой кости, чтобы поддеть завязавшиеся узелки.
Чеслава подняла голову от своего занятия — ножичком она разрезала перья, которые пустят потом на стрелы.
Да-а. Гонцы из других княжеств и впрямь зачастили на Ладогу. И все, как один, с дурными вестями. Немудрено, что Звенислава Вышатовна тревожится. И четырех седмиц не минуло с Карачуна, а в тереме перебывали посланцы шестерых князей! Каждый баял о хазарском разграблении земель, лежавших вдоль границ с каганатом.
Их князь и так не больно-то улыбчивым слыл, но, почитай уже с Коляды, на нем и вовсе лица не было. А уж про погорельцев из южного княжества и говорить нечего. Мальчик, которого Чеслава никак не могла привыкнуть называть князем, напоминал бледную тень себя прежнего, а воеводу Храбра Турворовича на подворье обходили дальней стороной. Казалось, того и гляди, разразится бранью али сломает, что первое под руку подвернется. И добро, коли ни чью-нибудь голову.
Вот и нынче допоздна засиделся Ярослав Мстиславич с братом черноводского князя, который вместе с небольшим отрядом прискакал в терем по утру. Чеслава же коротала поздний вечер с княгиней в горнице. К трапезам с посланниками князь почти никого не допускал. Как дядьку Крута отправил в Белоозеро, так советоваться стал токмо с сотником Стемидом. Изредка кого-то из старшей гриди к столу позовет. Боярам, знамо дело, ничего не говорил, даже седовласому старику Любше Путятовиче, а ведь он пуще всех за Ярослава радел.
Ну и правильно, так мыслила Чеслава, хоть и никто ее не спрашивал. Чужих ушей и языков нынче полно в тереме.
— Дядькин воевода Ярослава просил, чтобы отпустил их на юг. Мол, остатками дружины, — покосившись на закрытую дверь, заговорила Звенислава. — Ярослав не дозволил. Храбр Турворович сказал, что не отступится, еще просить станет.
— Это когда было?
— Накануне вечером. В горницу к нам пришел, когда вечеряли.
Звенислава Вышатовна вновь вздохнула. Ни одного спокойного вечерочка не выдалось у нее с Коляды.
— Тяжко ему, — помедлив, отозвалась Чеслава. — Но воевода обезумел, не иначе.
Морозы после Коляды ударили — лишний раз собака за дверь носа не высунет. Какой уж тут в путь дальний отправиться.
Когда на Коляду они в дозоре стояли, и в терем притек святополковский приспешник, то не мороз еще был, а так, вполсилы. Нынче же… Щеки девкам отмораживало, даже коли натирали они их густым слоем гусиного жира. Кмети и вовсе ходили все красные, с потрескавшейся кожей, с облезшими носами, что торчали над воротом тулупа. Реку сковало льдом, а старики говорили, что не видали такого уже много лет. До Ладоги гонцы доезжали обмороженными и полуживыми от холода. Князь даже велел баню топить каждый день, чтоб гостей после тяжелой дороги сразу отправлять на деревянные лавки, греть оледеневшие кости.
Куда воевода Храбр в такую-то холодину отправится? Знамо куда — на верную смерть. Мог бы и сам покумекать, а не сразу к князю на поклон идти, как токмо безумная мысль в голове зародилась. И без того Ярославу Мстиславичу хватало забот, еще и с избытком. Да и пусть даже не морозы! Как он себя представляет? Что он против хазарского каганата выступит своим небольшим войском? Там хоть три дюжины погорельцев из степного княжества наберется? Их перебьют раньше, чем они до границ с каганатом доберутся.
Чеслава вздохнула. Ну вот. Появился заместо дядьки Крута в тереме другой ворчун. Ну хоть из Белоозера получал князь добрые вести: воевода весь удел под себя подмял, сопливых вояк, брошенных Святополком за ненадобностью, приструнил. Княжну Предиславу с дочерями обиходил.
Батька-то ее так и сидел у Ярослава в клети да о дочери своей не больно печалился. Про нее ни разу не спросил, но от отроков Чеслава слыхала, что здоровьем сестры частенько интересовался.
Княгиня рассказала ей, что узнала от мужа про знахарку Зиму да ее страшную месть родной сестре. Вот ведь как в жизни бывает. Никто не ведал, что промеж ними приключилось, а воевода Брячислав молчал, словно рыба. Может, то уже и не надобно никому, давно все минуло и прошло. Вот нынче бы знахарке на племянничка своего взглянуть, уж коли начала родне мстить. Проучить Святополка не помешает. Так подумала Чеслава, выслушав весь рассказ.
А еще она подумала, что негодным воеводой оказался Брячислав. И дурак знает, что раненого ворога нужно добивать, особенно коли сотворил с ним что-то, заслуживающее мести. А он сестру свою младшую пожалел. По разумению Чеславы — напрасно. Она-то ни его, ни княгиню Мальфриду не пожалела. Почему-то мыслила воительница, что знахарка еще объявится. Не могла она сгинуть навечно. Не может так просто уйти человек, который долгие зимы взращивал в сердце страшную месть
— Чего они хотят-то от него?! — княгиня в сердцах вновь всплеснула руками и поглядела на Чеславу.
Вышивку она отложила подальше. Не давалось ей сегодня рукоделие.
— Да кто ж об том ведает, — воительница пожала плечами.
Звенислава прищурилась и склонила голову чуть набок, повадками вдруг напомнив мужа.
— Хотят, чтобы Ярослав пошел с ними бить хазар? — спросила она с недюжинной прозорливостью, и Чеслава неловко кивнула.
Несложно было уразуметь, зачем приезжали посланники из южных земель. Многие почитали ладожского князя еще и виноватым в учиненном хазарами разбое. Прямо, знамо дело, никто и словом не посмел обмолвиться. Но среди кметей ходили такие разговоры, да и сама Чеслава слыхала пару раз обрывки чужой молвы. Каждый раз вспыхивала, словно сухая солома: как токмо смели князя обвинять?!
— И что говорят в дружине? Пойдет? — Звенислава посмотрела на воительницу, которой вдруг стало неуютно.
Как-то не привыкла она к такой прыти от прежде робкой, тихой княгини.
— Ничего не говорят, — глухо отозвалась Чеслава, глядя куда-то вбок. — Князь при гриднях с гостями бесед не ведет.
Звенислава от досады закусила губу.
— Но по зиме никто не ходит, — добавила Чеслава не шибко уверенно.
Еще четыре седмицы назад она верила в эти слова свято. И князь, по всему было видно, твердо на них стоял. Но многое изменилось с Карачуна, и по дружине и впрямь пошла молва, что походу — быть. И раньше весны. Но уж об этом она непраздной княгине не скажет.
— Черноводский князь, чей брат нынче к Ярославу приехал, дядьку моего на дух прежде не выносил, — Звенислава сокрушенно покачала головой. — Я уж не ведаю, что они с дядькой Некрасом не поделили: землю, добычу али женщину. Но вот при жизни дядьку Некраса ни на одно празднество в черноводское княжество не звали. А тут... учуяли добычу, стервятники.
Вздохнув, она положила ладонь на поневу поверх живота. Коли не знать, со стороны и не помыслишь, что носит княгиня дитя. Еще не округлилась, не набралась материнской мягкости.
— Да и не жили мы никогда с соседями дружно, — она нахмурилась, припоминая. — Дядька Некрас всеми был всегда недоволен, а они — им. Пиры редко устраивали, да и тогда ругались меж собой. Помню, что Доброгнева Желановна бранилась постоянно: мол, столы богатые накрыли, а толку нет. Ни о чем не договорились.
— Так ты скажи князю об том, госпожа, — предложила Чеслава опасливо. Негоже ей лезть в то, что промеж ними было. — Что не заключали меж собой южные княжества союзы, да не стояли друг за друга.
— Я говорила, — княгиня красноречиво на нее посмотрела и резко повела плечами. — Сказал, кто старое помянет, тому глаз вон.
— А кто старое забудет — вон оба глаза, — воительница хмыкнула, не сдержавшись.
Звенислава Вышатовна захихикала как девчонка, но вскоре вновь посмурнела.
— Тяжко. На братце Желане лица нет, да и воевода Храбр Турворович ходит черен, как самая темная ночь. Жалею их всем сердцем. И сестрицу Рогнеду, да и себя, чай, не чужие люди... дом мой прежний сгорел, — она подняла на Чеславу печальный, проникновенный взгляд. В глубине зеленых глаз блестели невыплаканные слезы. — Но и князя в поход отпускать не хочу.