— Малена, пожалуйста, не говори так.
Его тон заставил меня остановиться. Я оцепенела, у меня болели шея и глаза. Щеки Сантьяго горели, он покраснел.
— Не говори этого, — произнес он, глядя на меня. — Мне это не нравится.
— Но почему?
Он не хотел отвечать мне, и я добавила:
— Что случилось? Это просто слово, я пошутила.
— Но мы едва познакомились, не…
— Сантьяго, пожалуйста, ведь именно ты решил меня трахнуть.
— Не говори так, черт возьми!
Я села на край кровати и закрыла глаза, у меня не было желания размышлять о своих чувствах. Я много раз говорила себе, что никогда не следует испытывать настоящих чувств.
Никогда в моей жизни ни один мужчина не унижал меня так.
— Это мерзко, — сказала я почти шепотом.
— Очень жаль, Малена, — услышала я шепот за спиной. — Прости меня, я не хотел обижать тебя, но это…
— Что ты хочешь? — произнесла я, не поворачиваясь к нему. — Мне следовало использовать глагол «входить»? Войди в меня, пожалуйста? Это не будет неприлично? Ну а мне — да, мне будет очень стыдно, я никогда не смогла бы сказать что-то подобное.
— Я не… Послушай, есть другие возможности, чтобы сказать об этом. «Я хочу тебя» или… «Я готова», например. Это звучит очень хорошо, я прочитал в одном романе, слышишь? Я думаю, что об этом лучше не говорить.
— Ничего не говорить…
— Да, думаю, так будет лучше.
«Не говорить, — подумала я, — но не говорить — значит не жить, умереть от тошноты». Несмотря на это, мне не было противно, когда он нежно распластывал меня на простынях, когда залезал на меня, ведь много усилий для манипуляций над таким хрупким телом не требовалось. Я млела, когда он вытягивал руку, чтобы погасить свет, когда ждал от меня взаимности, причем делал это, не разжимая губ. В такие моменты меня не тошнило.
— Мы могли бы начать в понедельник? — сказал он мне прежде, чем заснуть, между двумя зевками.
— Что? — ответила я.
— Занятия английским языком.
— Конечно.
* * *
В течение пары месяцев я приходила к нему по понедельникам, средам и пятницам. Тогда мне казалось, что это замечательное времяпровождение. Сантьяго был исключительно усердным, но плохо одаренным, чтобы изучать языки, хотя одновременно тонким человеком, но даже это примирило бы меня с ним, если бы он не вел себя так, как себя вел. Я была готова закрыть дверь и больше сюда не возвращаться. Я уже решилась на это, но ни в первый день, ни на следующий, ни на третий я не ушла. Мне все время казалось, что Сантьяго плохо думает обо мне, но мало-помалу я привыкала к нему, он не сильно приставал ко мне, его лицо всегда выглядело как-то театрально, словно он специально отрабатывал свой угрюмый, неприязненный взгляд человека, у которого ничего не получается, перед зеркалом.
Сантьяго всегда был вежливым, и от этого становилось еще хуже. Он не пытался изменить окружающую реальность, он был оптимистом и старался с радостью воспринимать жизненные невзгоды. У него была очень завышенная самооценка, он не рассматривал вероятность того, что иногда может ошибаться, поэтому я даже не пыталась усомниться в правильности его решений. Его интересы кардинально отличались от моих и были сосредоточены в профессиональных областях, в которых я совершенно не разбиралась. Я всегда старалась ко всему подходить критически, поэтому долгое время с завидной настойчивостью противилась любовному чувству, ведь слишком долго мне казалось, что я вообще уже никогда не смогу испытывать ничего подобного. Я страдала от почти полного отсутствия у Сантьяго чувства юмора, он не обращал внимания на мои саркастические выпады, игнорировал мои убийственные метафоры. Он не любил слова и не играл с ними. Ему нужны были только хлеб и вино, а его простота убеждала меня в том, что я всегда смогу на него положиться. После седьмого урока Сантьяго посчитал возможным меня поцеловать. Он никогда не приглашал меня с ним выпить, не просил подождать его, не использовал никакого другого предлога, чтобы задержать меня. Однажды я уже было взяла сумку и обернулась, чтобы попрощаться, как вдруг он подошел и поцеловал меня. Сантьяго был обнаженным…
Его красота поразила меня так же сильно, как и в первую ночь. Я оценила гибкость его тела, рельеф мускулов, стройность бедер, соблазнительную гладкость кожи. Я трогала, гладила, целовала, кусала, облизывала миллиметр за миллиметром его прекрасное тело, но почему-то оно меня не возбуждало. Постепенно я перестала себя контролировать, стала покорной и кроткой, какой никогда не была, и с большим трудом управляла собой, словно впала в транс.
Ведь я стремилась именно к этому, говорила я себе по дороге домой. Теперь я хотела другого — настоящей любви, чистого чувства, растворяющего в себе желания. Я шла, вспоминая имена прежних поклонников, которых бросила. Мною овладел страх, что я теряю приоритеты в жизни. Передо мной вдруг открылась другая жизнь, не та, которую я знала до сих пор. Это был самый сильный вызов изо всех вызовов, которым я не подчинилась раньше, теперь я поняла, что, возможно, долгое время ошибалась. Что было у меня в прошлом? Враждебная действительность, где я постоянно искала средство, чтобы обезболить мои раны, теперь я должна позволить себе погрузиться в новую реальность с головой, понять, каково это — любить и быть любимой. Я больше не хотела быть несгибаемой женщиной, без тихой надежной гавани и поддержки, которая всякий раз старалась с головой уйти в работу. Я никогда не чувствовала себя такой уставшей, такой подавленной от проделанной работы. Я видела белую простыню, белейшую, гладкую, возможно, все еще теплую, на ней не было ни единого шва, ни одной складочки, она выглядела новой. Мне казалось, что в этом мягком мире из белой ткани не может случиться ничего ужасного, ведь такой лоск не мог быть результатом действия щелока.
Я вышла за Сантьяго замуж, но я никогда не любила его по-настоящему, этого никогда не было. Я любила иначе, больше всего любила саму себя, но при этом я любила себя недостаточно. Я любила отсутствие проблем, этот бесконечный штиль. Наша жизнь текла спокойно, казалось, этому вялому благополучию не будет конца, мы словно шли по накатанной колее, ровно и медленно. Мне казалось, что я еду на велосипеде по очень гладкому асфальту, мои бесчувственные ноги нажимали на педали без усилия, я легко двигалась вперед. Вокруг меня витала удушливая паутина, невидимая, но дурно пахнущая, мои руки лежали на металлическом руле, поэтому я не могла зажать нос. Я наслаждалась этим безветрием, я нуждалась в нем, наверное, поэтому я смешивала его с понятием покоя. Но я не старалась тянуть одеяло на себя, мне не казалось, что я принесла ради него в жертву свое прошлое. Тогда мне было трудно, а теперь в моей жизни более не было ни споров, ни слез, ни страхов. Теперь больше не было пытки телефоном, который слишком часто звонил, а теперь не звонил вовсе, прекратилась пытка ужином, потому что мой муж, в отличие от других мужчин, никогда не смотрел на других женщин, когда был со мной, и пытка думать о возможной потере, потому что я была уверена, что не могу потерять Сантьяго, ведь это никогда не входило в его планы, закончилась пытка обольщением, потому что он был невероятно хорошо воспитан для того, чтобы пытаться воспитывать меня, и пытка дурными инстинктами, потому что рядом с ним я была сама собой. Время шло так быстро, так глупо, как будто ничего не происходило, до того дня, пока без предварительного уведомления он не похитил меня, тогда же он начал говорить о свадьбе. И я согласилась, мы начали смотреть квартиры, мебель, ходить в банки, которые предоставляют ипотечные кредиты. Все ночи, прежде чем уснуть, я спрашивала себя, все ли у меня хорошо, и каждое утро, просыпаясь, я отвечала себе, что да, потому что со мной все было замечательно, я была в покое. Теперь я была уверена, что не совершаю ошибки.