Мы были дома, мы ужинали в первый раз с двумя друзьями Сантьяго, такими же экономистами, в их голове ничего интересного не содержалось, и с их женами — одна на шесть лет старше меня, другая только на три года. Они обе работали на предприятиях — одна юрисконсультом, другая — аудитором, и обе одинаково мне неинтересны.
По какому-то странному правилу мы расселись по половому признаку, Сантьяго сидел на почетном месте, во главе стола, по обеим сторонам от него были оба парня, а я сидела на противоположной стороне; по обеим сторонам от меня сидели их женщины, с которыми, по общему мнению, у меня должно было быть больше интересных тем для разговора. Они вели разговор о средстве от ожирения, обменивались информацией о том, сколько раз в неделю они взвешиваются, как ведут учет результатов, чтобы наблюдать динамику изменений. Потом они спросили меня, контролирую ли я свой вес. «Не контролирую», — ответила я. Я старалась казаться гостеприимной хозяйкой, но не могла говорить о том, что меня не волновало. «Я хочу сказать, что не вникаю в это, я не толстею, не худею, я ем, все, что хочу. Я никогда не думала об этом». Потом я сказала, что не знаю, зачем вообще говорить обо всей этой ерунде. «Но разве так можно?» — запротестовала та, которая сидела справа от меня, и тут я ей выдала все, что думаю о них, и тогда все, даже мужчины, посмотрели на меня как на сумасшедшую. Мне было бы интереснее поговорить о законе Бойера, но мои собеседницы встали из-за стола. Потом я успокоилась и была невозмутима весь остаток ночи, лишь мучилась вопросом, почему Сантьяго смотрел на меня такими ошалелыми глазами. Когда мы остались одни, он спросил меня, что я выиграла этим скандалом с его друзьями, а я его не поняла. Конечно, он нашел способ заставить меня поговорить об этом, он спросил, всегда ли я так разговариваю с чужими людьми, потому что это настоящее свинство, действительно ли я так думаю о людях, как говорила на этом ужине. Я ответила утвердительно. «Но это не имеет для меня значения, — сказала я в конце концов, — я уверена, что не виновата ни в чем, тем более что мужчин не волнуют наши разговоры». «Твой кузен не обратил бы на это внимания, верно?» — намекнул Сантьяго мне с долей иронии. «Конечно, — ответила я, — моего кузена это не напрягало». «А я, значит, веду себя, как свинья», — заключил Сантьяго. Я подумала, что не слишком подхожу ему. Стандартно мыслящим мужчинам нужны такие же женщины, но не винил меня. Мы больше не говорили об этом.
С этих пор я поняла, что не нравилось Сантьяго, но в тот раз я не была виновата, потому что не знала, по каким правилам он живет, хотя я никакие правила не признаю. Я до сих пор помню его лицо в тот момент: раздувшиеся ноздри, сжатые губы, морщины, сложившиеся в смешную гримасу, выпученные от тошноты и страха глаза. Я бы плюнула ему в лицо, но у меня даже не было времени, чтобы собрать побольше слюны во рту. Он повернулся, чтобы войти в меня, протянул руку до столика, дотянулся пальцами до ящичка с носовыми платками, вытащил по меньшей мере дюжину, которую сжал предварительно ладонью своей левой руки, и этой самой рукой помог себе снова выйти из меня. Потом почти прыжком он вскочил с кровати и побежал в ванную, пока я продолжала лежать, опрокинутая навзничь, и глядела на него.
— Да, — сказала я громко, хотя он не мог слышать меня, — беги в ванную, кусок дерьма.
Тут я поняла, что мои прежние страхи перестали меня мучить, у них истек срок годности, как это случается с йогуртом, давно стоящим в холодильнике, или забытой где-нибудь таблеткой. Тогда же я вознамерилась представить себе, как пришла сюда, какие странные и волнующие обстоятельства привели меня к этой кровати, я реконструировала свои чувства без усилия и не ощутила никакого волнения. В двадцать шесть с половиной лет я не могла предвидеть будущее, которое было похоже на огромный и заманчивый пакет, который можно открыть однажды, когда бы я утомилась, когда у меня было бы желание, когда у меня все было бы хорошо. Мое будущее началось, не спросив у меня разрешения, как в любом из шпионских фильмов, в которых невозможно понять интригу, если смотришь фильм не с начала. Время не остановилось, и все же, как мне казалось, оно не двигалось. Это открытие не отняло у меня силы, но погрузило в новый страх, победивший все прежние. С этой минуты я не думала о том, какой тип мужчин мне подходил, я думала о будущем.
* * *
— Ты мне ничего не скажешь?
Рейна повернулась пару раз на каблуках, прежде чем одарить меня сияющей улыбкой.
— Нет, — ответила я. — Хочешь кофе?
— Да, спасибо… — тихо пробормотала она, разочарованная моим ответом.
Я, как правило, не пила кофе в это время суток — была половина второго дня, — но неожиданно для себя самой решила, что было бы неплохо побыть наедине с сестрой. Мне хотелось успокоить ее и приободрить. Я была очень рассержена на Рейну, но собрала все силы, чтобы не показывать это. Я всегда злилась, когда она нежданно появлялась передо мной, вот и сегодня она радостно кинулась ко мне со словами: «Малена, дорогая, я здесь!» Я как раз открывала дверь и даже не обратила внимания, что около моего дома кто-то стоит. Я не придала значения тому, что слева от меня, у стены, стоит женщина и ждет кого-то, мне было все равно. Сестра вела себя так, словно мы расстались всего каких-нибудь пару дней назад. И мне это было весьма неприятно.
Стоял конец апреля. Мы уже совсем забыли то радостное чувство, которое испытывали каждый раз под Новый год. Дни теперь казались какими-то черными, дела — мрачными, и в довершение ко всему отец решил уйти из семьи. Ему исполнилось сорок восемь лет, двадцать семь из которых он прожил в браке с нашей матерью. Итак, третьего января он оставил мою мать и ушел к вечной невесте двух братьев, к той, кому не удалось стать известной поп-вокалисткой, к Кити Балу, которая в тридцать семь лет наконец стала похожа хотя бы внешне на уважаемого адвоката.
Их отношения длились два года, и все это время она жутко страдала — настолько чувственной была их любовь. Для моей матери это стало ужасным ударом. Она очень переживала, три дня ни с кем не разговаривала, даже мне не звонила. Думаю, мама ждала, что отец вернется, ведь бывали дни, когда он уходил, но потом всегда возвращался через пару-тройку дней. Он ходил подавленный и молчаливый, с синими кругами под глазами. Конечно, отец был виноват, но он старался быть честным, хотя мог бы остаться и утешать жену. Но в этот раз он не вернулся, потому что сделал окончательный выбор.
Я не отважилась сказать об этом матери, не осмелилась сказать ей, что, возможно, отец чувствовал, что это его последняя любовь, и без нее он не сможет существовать. Мама так на меня посмотрела, что мне показалось, она читает мои мысли.