до того косым, что глаза встречались у носа, а пятый прятал лицо за волосами. Что с ним, Василий не разглядел, но именно этого человека и звали Рылом.
Мальчишки с лотками, принаряженные, причёсанные, кричали весело:
— Водяницы-красавицы всякому нравятся, да как быть, ежели в воду станут манить? Воткни иглу в рубаху, да к воде ступай, не зная страху! Хотя и мала, защитит тебя игла!
— Купи полыни веточку за малую монеточку! Хотя и не игла, убережёт от зла!
— А лучше всё ж таки иглу! Она и супротив водяницы, и в хозяйстве сгодится!
— А вот венки, венки, ярки да легки! Полевик чаровал, дабы ни один цветик не увял! Два бери за пятак, а третий так...
На воде покачивалась единственная лодка, которую удалось раздобыть к этому дню. Лодка видала виды, и никто не мог сказать, как долго она продержится, прежде чем даст течь. Следы нелёгкой судьбы, как смогли, прикрыли цветами.
На лугу, свернувшись, дремал Гришка и отсюда казался большим серо-зелёным стогом. Рядом ждала своего часа телега, тоже украшенная цветочными гирляндами.
Ближе к дороге в небольшой будочке сидел Хохлик и, высунув язык от усердия, чертил писалом крестики на бересте, подсчитывал гостей. Но гостей пока было немного, так что он всё больше сидел без дела, болтая ногами.
Добряк вынес кому-то кружки с медовухой, подошёл к Василию и прошептал с улыбкой, нагнувшись:
— Чё ты всё жрёшь, а? Пузо не треснет?
И потянул к себе миску с остатками пирога, но Василий намертво вцепился в край.
— Вот это ты неблагодарный, конечно! — зашипел он. — Я тебе рекламу делаю. Гости на меня смотрят, у них тоже аппетит просыпается...
— Да чё мне с рекламы-то твоей, ежели ты всё в одну харю сметёшь, никому не оставишь? Нешто думаешь, еда по волшебству на столе возникает? Отдавай пирог!
— Не отдам! — воспротивился Василий.
Пирог он всё-таки отвоевал, потому что Добряка окликнули, и тот отошёл, отвлёкся. А съесть не успел: подсел Завид и взял сразу в каждую руку по ломтю. И так, откусывая то от одного, то от другого, сказал, уставившись на Василия:
— Поможешь мне.
Причём не спросил, а сказал утвердительно. Василий смерил его прищуренным взглядом, чтобы показать, что он не растяпа какой-нибудь и не станет, спеша и спотыкаясь, выполнять каждую просьбу, а потом ответил:
— Ладно. Что за дело?
— Да так, пустяк, — ухмыльнулся Завид и сунул в рот сразу всё, что осталось от пирога.
Пустяк заключался в том, чтобы отвлечь Умилу, пока Завид проберётся в её комнату и кое-что возьмёт. Василий сказал, что на такое не подписывался. Завид ответил, что вообще-то уже подписался, и потом, она эту вещь украла и подобру не отдаст, так что это не воровство, а возвращение имущества.
Василий вздохнул и опять согласился.
Тётка Бажена возилась у уличных печей, и Марьяша работала тут же, а Добряк то заходил в дом, то выходил. Улучив момент, когда никто не смотрел, Василий проскользнул в корчму.
Умила замешивала тесто и согласилась поговорить, причём сказала, что это хорошо, что Василий зашёл, а то и у неё просьба имеется. Наспех закончив работу, она вышла, отряхивая руки, и они пошли, оставляя озеро за спиной, в сторону дальнего луга, где сушились стога и где теперь паслись коровы.
— Ты первая говори, — предложил Василий.
Умила осмотрелась и, убедившись, что никто не слышит, негромко сказала:
— Просьба у меня невеликая. Надобно, чтобы ты Завида за чем-нибудь в дом послал, да там его и запер. Сумеешь?
— Это ещё зачем? — спросил Василий удивлённо.
— Погубит он себя, дурное затеял. Пусть уж лучше взаперти посидит!
— Мы, вообще-то, все можем себя погубить. Он что, особенный? Зачем его прятать?
Но Умила ничего не хотела говорить, только упрашивала, а Василий отказывался что-либо делать, пока не узнает подробности. Кончилось тем, что она заплакала и сказала, что Василий, даже если узнает правду, всё равно, должно быть, на её сторону не встанет, а раз так, пусть он просто передаст Завиду: если тот поступит, как хотел, пусть ей на глаза больше не показывается.
Она торопливо ушла, утирая лицо, а Василий стоял, уперев руки в бока, и смотрел ей вслед, пока Завид не привлёк его внимание свистом.
— Успел я, — сообщил он. — Нашёл, что искал. Идём, потолковать надо бы...
Ни в голосе, ни в лице его не наблюдалось радости.
Уже в доме Василий рассказал ему о просьбе Умилы и передал её слова, и Завид помрачнел ещё больше.
— Вот же, — процедил он сквозь зубы, дёрнув щекой. — А что делать? Стражи три десятка, слышал ты? Они хотя и царю послушны, да кто же знает, что решит наш Борис... А у нас, Василий, один Тихомир умеет с мечом управляться, да Горыня ещё, да кое-кто из мужиков со степняками бился, да когда это было... Как против трёх десятков-то выстоять, ежели придётся?
Василий пожал плечами.
— И что ты предлагаешь? — спросил он.
— А я, Василий, тоже проклятый, — сознался Завид, бросив на него отчаянный взгляд.
И рассказал, что мать его