от времени вокруг раздавались нестройные крики:
– Слава Украине – героям слава!
И поднимались вверх дрожащие плакаты на двух языках:
Смерть Россiï!
Рашка запиши своï вибори собi. Поверни Крим нам!
Виборiв агресора в Украïнi не бути!!!
Путинской России смерть, смерть, смерть!
Геть оккупантiв, московских холуïв!
Ни выборам Путина в Украини!
Крим це не баня, водка, гармонь и лосось.
Крим це Украïна!
«Свобода», «Правый сектор», «Национальный корпус» – штандартов было много, а народу хиловато. Сотни человек не наберется. Кто-то давал интервью, и, как только камера поворачивалась к людям, они оживали, начинали бегать, прыгать и что-то изображать, но стоило ей скрыться, скучнели, втягивали головы в плечи и думали о том, как бы разжиться ватником, чтоб не замерзнуть под знойным русским ветром. Потом явились персонажи, изображающие медведя с балалайкой, дебила в зеленом зипуне с бутылкой водки, который тащил бутафорный памятник позолоченному Путину в шапке-ушанке…
Я смотрел на них и думал о том, что в Москве украинское движение рисовалось мне романтичным, прекрасным, талантливым, а на самом деле они выдохлись, пик пройден и ничего у них не получилось. Сломать сломали, а построить – не смогли. И, конечно, им позарез нужны мы. Чтобы объяснить народу, почему не вышло и кто в этом виноват. А вот кто! А вот почему! Вот из-за кого который год подряд в Украине разруха, нищие пенсии и нет дорог. А так-то мы бы давно уже, так-то мы бы сейчас ого-го-го где были…
Я не злорадствовал, отец Иржи, поверьте, нет. По нам ведь это все тоже ударило больно, очень больно – чему уж тут радоваться? Но наблюдая за этими неуклюжими грубыми человечками, я вдруг почувствовал, что передо мною враги, которые захватили прекрасный город, проникли в него как лазутчики и связали часовых. Овладели умами, душами, телами, одних парализовали, других охмурили, третьих запугали, четвертых поймали на удочки с наживками и посадили на кукан. А пятые перебежали сами. Головой я понимал, что все совсем не так и никакие они не фашисты, а так, рагули́, мелкая шпана, бессильная шантрапа без царя в голове, на которую давно уже никто здесь не обращает внимания, не поддерживает, за них не голосует и вообще всем они до чертиков надоели.
Этим безмозглым титушкам подкинули немножко денег, накидали, как нищим, в бумажные стаканчики и науськали на нас, но вместо кацапов мишенью могли бы стать или уже стали мадьяры, ляхи, гансы, жиды, цыгане, боши, пиндосы, китаёзы, черномазые, узкоглазые, голубые, розовые и бог весть какие, да хоть сами хохлы – только заплатите нам побольше, и мы для вас что прикажете спляшем. И не в них вовсе дело, а в том, что сейчас на этой земле рождается новая страна, а всякие роды – это потуги, страдание, кровь, боль; они хотят устроить свою жизнь отдельно от нас, и у них есть на это право, а мы сами виноваты, что до этого довели. Это мы своей спесью, барством и равнодушием сделали их украинцами и все претензии за случившееся на этой земле должны предъявлять себе и только себе, а вовсе не американскому Госдепу. Мне неприятно вам об этом, матушка, говорить, но из песни слов… Да и вообще, не нам, кацапам…
Империи и союзы рано или поздно обречены распадаться, это нормальное течение жизни, и нам просто выпал такой этап. Мы поступили бы гораздо мудрее, если бы отпустили их сами, своей волей, на своих условиях и свели бы потери к минимуму, – все то, что сказал бы мне и что говорил в Бердяевке мудрый Петр Тарасович Павлик; если мы действительно старшие, то это мы недосмотрели, недооценили, прошляпили, и ты, Петя, сто раз прав, но нутром я все равно чуял – враги.
Не знаю, было ли это все написано на моем лице, но мне почудилось, что нацики меня расчухали и стали со всех сторон окружать, однако в следующее мгновение кто-то другой, кто не спускал с меня все это время глаз, что-то им негромко, властно сказал, и они отступили, поджали хвосты, тихо, злобно, бессильно зарычав. А я побрел куда глаза глядят по незнакомым улицам, проспектам, мимо большого кладбища, снова пересек железную дорогу, вышел на Тверскую улицу и очень удивился, что в Киеве такая есть и до сих пор не переименована, потом замерз, сел в маршрутку и с пересадками поехал в сторону Андреевского спуска. Там был теперь музей, желто-голубой флаг и вывеска на украинском. Интересно, на каком языке они ведут экскурсии и все объясняют? Про Белую гвардию, про Петлюру, про гетмана Скоропадского и гнусный украинский язык? Да, Михаил Афанасьевич, сказал бы кто-нибудь вам, к чему все придет сто лет спустя после смерти Алеши Турбина… И что вы у себя там, куда вслед за Най-Турсом и красноармейцами вас впустил обходительный старичок апостол Петр, что вы думаете про нашу грустную вечернюю землю?
Глаза у меня были на мокром месте. Я шел, спотыкаясь, по мерзлой киевской брусчатке и вспоминал, как мы были здесь с Катей. И плакал по городу, который мы потеряли. По Украине, которая пошла за волками. По России, которая не сделала ничего, чтобы эту потерю