Читать интересную книгу Последние хозяева Кремля - Гарри Табачник

Американский посол в Москве М. Тун тщетно пытался завязать с Черненко разговор о советско-американских отношениях. Черненко оставался невозмутимым и в ответ не проронил ни слова. Посол продолжал объяснять, что могут возникнуть трудности с ратификацией обсуждаемого договора в Сенате, и хотя говорил он по-русски, у него создавалось впечатление, что слова его просто не доходят.

— Он словно не понимал, о чем идет речь. Это заставило сделать вывод, что он мало знает о том, как функционирует американская государственная машина, — пришел к заключению посол.

Поняв, что его усилия напрасны, Тун закончил разговор несколькими фразами о погоде и отошел в сторону. Память его сохранила, как позднее писал он, образ законченного тупицы.

В апреле Горбачеву опять приходится выступать в поддержку кандидатуры Черненко — на сей раз на пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Хотя буквально в считаные месяцы генсек перейдет в разряд „никогда не бывших”, его преемник всячески превозносит его деловые качества.

Едва заняв пост, новый Председатель тут же поручил формирование правительства все тому же 79-летнему Тихонову, и это лучше, чем слова Горбачева о деловых качествах Черненко, свидетельствовало о том, что он намерен все оставить по-прежнему, или, как говорили в Москве, — „по-брежнему”.

Безвременье Черненко было тем не менее временем подспудной, ни на минуту не прекращающейся борьбы за кресло генсека,”брежневцы” уже не могли править по-старому, а у их противников из-за разногласий между собой еще не было достаточно сил, чтобы вырвать у них власть.

Горбачев использует в это время подготовленный для него Андроповым плацдарм.

Проблемы, унаследованные Черненко, были ужасающими. Экономика не обеспечивала население ни продовольствием, ни самыми необходимыми предметами потребления. Вместо необходимых для нормального трудового функционирования 3000 калорий в день, советские люди в среднем получали гораздо меньше. Плохое питание, алкоголизм, тяжелые жилищные условия привели к падению рождаемости среди русского населения. В 1970 году среди русских она составляла 17,4% на тысячу, к началу 80-х — 14,6%, в то время как в Узбекистане — 33,5%, Киргизии — 30,6, Таджикистане — 34,7, Туркмении - 35,2 процента. Снизилась и продолжительность жизни. За десятилетие она упала с 69,5 до 68, а среди русских — с 68,6 до 66,9; среди мужчин в среднем по стране — ниже 62, а для русских — 60,5.

В США за тот же период продолжительность жизни достигла в среднем 74 лет.

Возросла в Союзе и детская смертность. И это в то время как во всех развитых странах она снижается. 33 младенца, умирающие в СССР на каждую тысячу родившихся, — цифра колоссальная. Все это тщательно скрывалось. Ясно, что отдельные меры ничего изменить не могут. Нужна кардинальная перестройка всей системы. Буквально в считанные месяцы слово „перестройка” станет одним из магических заклинаний, с помощью которого советский режим попытается вывести страну из застоя. Для этого нужны колоссальные средства. Получить их можно, ограничив гонку вооружений, прекратив поддержку советских марионеток в разных частях света, закончив войну в Афганистане. Что же скажет об этом новый генсек?

Но об этом он не говорил ничего нового. Об антикоррупционной кампании почти не вспоминали. Создавалось впечатление, что время остановилось. А после реабилитации и восстановления в партии без перерыва в стаже 94-летнего Молотова даже казалось, что оно обращается вспять. Затем было объявлено о бойкоте Олимпийских игр. Эмиграция была почти прекращена. Принимается новый закон, ограничивающий контакты советских граждан с иностранцами. Репрессии против диссидентов усиливаются. Отбывающим заключение даются дополнительные сроки. А затем Черненко обращается к стране с речью.

Когда-то те, кто служил в пропагандистских органах, отличались умением говорить. Пусть ни о чем, но язык у них был хорошо подвешен. Черненко и этим не мог похвастать. Держась за текст, как слепой за поводыря, он боялся оторвать голову от лежащей перед ним речи. Слова едва различимыми звуками вываливались у него изо рта. И вдруг он замолчал. Наступила пауза. Тишина. Зал смотрел на трибуну и не мог понять, что происходит. А генсек перебирал листы и молчал. Кое-кто подумал, что речь окончена. Так, мол, надо. Мало ли чего не бывает... А может, заболел внезапно. Память отшибло. Такое тоже ведь бывает. Раздались робкие хлопки. За кулисами помощники не знали, что предпринять. У всех в памяти свежа еще была брежневская речь в Баку, когда ему дали не тот текст. Может, и сейчас кто-то что-то перепутал?

Наконец генсек отыскал то, что ему нужно, и закончил речь.

На следующий день, когда ТАСС передал ее полный текст, выяснилось, что важный абзац, касающийся советско-американских отношений, и был тем, что потерял генсек. Было ли это случайно? Во всяком случае, мартовская речь Черненко сенсации не вызвала. В ней не было ничего нового. В ней не было даже попытки подойти к решению тех проблем, которые столь важны для страны. Какие-то нюансы, вроде упоминания разрядки, заставили советологов предпринять активные поиски того, что, возможно, скрыто за внешне невыразительным, тусклым текстом речи. А один даже поспешил заявить, что „Черненко пользуется убогим жаргоном советских аппаратчиков, но его мысли ясны”... Как он это сумел угадать — остается загадкой. Речь нового генсека являла не только образец отсутствия мысли, но и суконного языка. И в этой суконности, казенной серости и тусклости проявился весь Черненко. Полуграмотный партиец, влезший в Кремль, уверенный в том, что как бы он ни говорил, его все равно будут слушать и аплодировать там, где положено. Стоит ли беспокоиться?

Упомянув о разрядке, Черненко как бы вызвал тень того, кому он обязан был тем, кем стал. Так что вряд ли черненковский вариант разрядки многим бы отличался от брежневского.

Важно обратить внимание на то, что в Кремле поняли, насколько полезной для Советского Союза оказалась политика разрядки, и потому использовали все возможности для возобновления ее. Однако при всем том, что выгоды такой политики перевешивали ее недостатки, в советском руководстве по поводу продолжения детанта единого мнения не было. Ведь как-никак, а детант способствовал росту инакомыслия. Чему отдать предпочтение: торговым отношениям с Западом и тем самым поправить положение в экономике и пойти на риск роста диссидентства или замкнуться и оставить все как было?

Почти за 80 лет до этого на трибуну Государственной Думы поднялся человек, которого называли надеждой России. Петр Аркадьевич Столыпин говорил о земле: „...приравнять всех можно только к низшему уровню. Нельзя человека ленивого приравнять к трудолюбивому, нельзя человека тупоумного приравнять к трудоспособному. Вследствие этого культурный уровень страны понизится...”

Слова эти оказались пророческими. Именно так все и произошло. Столыпин, однако, был полон оптимизма и мечтал о том, что если изменить „условия, то они должны привести к новому перевороту, и человек даровитый, сильный, способный силой восстановить свое право на собственность, на результат своих трудов...появится.”

Между тем приближались выборы в Верховный Совет, и местом своей речи претендент в генсеки избрал городишко Ипатово неподалеку от Ставрополя. Как известно, во время так называемой предвыборной кампании соблюдается строжайший протокол. Чем ближе день выборов, тем важнее лицо, которое выступает перед избирателями. Так, всего несколько дней после пленума, избравшего Черненко, страна узнала, что, согласно официальной партийной иерархии, третьей по значению фигурой в государстве теперь является Горбачев. После него с предвыборными речами выступают только двое: глава правительства Тихонов и глава партии Черненко. О чем же говорил жителям Ипатова их земляк? Обещания лучшей жизни они слышали многократно. О том, что коммунизм будет когда-нибудь построен, тоже слыхали. Никита Сергеевич заверял, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме, и это обещание вслед за ним торжественно повторила и партия. Но кто помнил, о чем говорил какой-то генсек, да еще более двадцати лет назад? Ведь это колоссальный срок для советского человека, не успевающего уследить за всеми бесчисленными заботящимися о нем партийными постановлениями и решениями! И какая нагрузка для памяти! Ведь если помнить все, что было обещано и не выполнено, так и работать в честь каких-то там очередных решений не захочется. Михаил Сергеевич предпочел о коммунизме долго не распространяться. Он обратил свое внимание на проблемы зрелого социализма? Они были многочисленны и весьма серьезны. Оказывается, плохо обстояло дело с промышленностью, которая нуждалась в модернизации и руководство которой оставляло желать лучшего. Никуда не годилась дисциплина самого передового рабочего класса в мире. Серьезнейшей проблемой стала коррупция. А уж о состоянии сельского хозяйства и говорить нечего. Эту область Горбачев знал лучше, чем кто-либо другой. Ведь она разваливалась под его непосредственным руководством. И теперь оно походило на разбитое корыто, а он — на стоящего возле него рыбака. Если бы те, кто слушал Горбачева, были настроены оценить сказанное им критически, если бы они захотели мыслить критически, то они должны были задать себе вопрос: „Если такое общество называется развитым социализмом, то стоило ли столько сил и средств тратить на его создание?” Что думал по этому поводу Горбачев, мы не знаем, но, очевидно, перечисляя все эти недостатки, каждый из которых вырастал в грандиозную проблему, он, по примеру своих партийных предшественников, хотел убедить аудиторию, что вот если все это устранить, то тогда все будет хорошо. И вот это уже отдавало хлестаковщиной. Ведь он-то знал, что модернизация промышленности требует колоссальных средств, которых без сокращения военных расходов получить неоткуда. Но о сокращении военных расходов он ничего не сказал. И это в то время когда даже неизмеримо более богатая Америка не может позволить себе тратить на вооружению и армию столько же, сколько Советский Союз. Знал Горбачев, что главный очаг коррупции — это партийное руководство. Именно оно, пользуясь тем, что ему подчинены и суд, и милиция, не считается ни с какими законами и порядками. Конечно, можно было отнести эту предвыборную речь претендента к очередному сотрясению воздуха пустыми словесами, но у советских людей все-таки возникала надежда. А вдруг, прийдя к власти, он и вправду осуществит то, что обещал? Ведь что ни говори, а сейчас он на вторых ролях, подождем и поглядим, что будет, когда станет он первым. Сколько ждать, никто не знал. Однако скоро стало известно, что на какой-то спектакль в Большом театре Черненко внесли на руках. Повторялась знакомая картина. Под руки вели Брежнева, не мог сам двигаться Андропов, несут Черненко. Способен ли еле дышащий больной эмфиземой генсек руководить страной? Как бы проясняя сложившееся положение, 15 марта главный редактор „Правды” Виктор Афанасьев в интервью шведской газете „Дагенс Нюхетер” сказал, что Горбачев является сейчас вторым генеральным секретарем.