Оплакивала себя; всё то время; все те чувства, что подарила ему; что отдала, так и не попросив ничего взамен.
Боли не было. Но это только пока. А сейчас она испытывала безысходное отчаяние, пустоту и потерю. Колоссальную потерю, почти физическую. Будто от неё оторвали кусок живой плоти, лишили необходимого органа.
Без дыхания, без крови, без жизни…
Зачем ей жизнь? Для чего? Как? Как теперь? Что теперь?
Раздавлена… Тихо… Ни звука вне… не единого постороннего шороха… Только внутри всё кричит… Вопит… Надрывается…
Это была не она. Её не было. Она была разбита; разорвана на мелкие частички. Её звонкое существо убили, лишили света и эмоций. Она так чувствовала.
«Почему? Ну, почему?», — негромко повторяла она то и дело, но в ванной её слова звучали оглушающе.
«Потому что не нужна… Никогда не была нужна… Не любил… Не хотел», — тут же давала ответ, но отнюдь не была им удовлетворена.
Слезы всё же кончались. Вода ванной остыла. Совсем остыла и она замёрзла. Замёрзла так, что зубы застучали. Начал бить озноб, её заколотило — последние минуты агонии «солнечной девочки», — так он её называл.
«Моя солнечная девочка», — при этой мысли хотелось дико засмеяться. Зло захохотать, но она лишь горько усмехнулась.
«Эва, я не принц на белом коне», — сказал он как-то ей, обмолвился. — «Я не хочу, чтобы ты так думала…», — это была лёгкая ничего не значащая болтовня, она даже не обратила на это внимания.
«Не принц… Ты палач!» — озлобленно процедила она сквозь зубы, выбираясь из ванны и закутываясь в тёплый халат. — «Палач!»
Глава 31
— Только минуту, — строго предупредил Джеферсон и покинул палату. Медсестра, менявшая катетеры, закончила своё дело и вышла следом, оставив Яна наедине с посетителем.
— Ну как ты? Сам знаю, что глупый вопрос, учитывая наличие двух дырок в твоём теле. Но всё же?
— Вот и я думаю, как мне ответить на твой вопрос… учитывая дырки в моей шкуре, — хрипло выдал Ян, шевельнув потрескавшимися губами. Кто бы мог подумать, что такое простое и привычное движение потребует столько сил. Всего пара слов, прозвучавших непривычно слабо.
— Шутишь… — Данте подхватил полы белого медицинского халата, в которые его нарядили, и присел на кровать. — Это уже хорошо, значит пойдёшь на поправку. Доктор твой говорит, что они три раза тебя с того света вытаскивали. Что, совсем ещё пожить не хочешь?
— Вроде хочу… — не совсем уверенно заявил пациент, получив в ответ пытливый взгляд. Было неясно состояние ли то его души или просто выражение физической слабости.
— Что-то я не слышу в твоих словах былого оптимизма.
— Какой тут оптимизм… — со вздохом проговорил Ян. Вздохнул и покривился, почувствовав боль. Тело было слабое и хлипкое, словно разорванное на части и склеенное неумелым мастером. Ум тоже ясностью не отличался. Туманная дымка. Мрачное марево. Яркий свет раздражал. Он не яркий, он белый. Холодный свет дня. Холодные стены. Он почувствовал, как кожу раздирают мурашки озноба.
— Когда ты поправишься… я сам вломлю тебе по полной, — пообещал Данте. Его реплики были спокойными, даже мягкими и непривычно странно звучали из его уст. Приглушенный голос был почти хриплым. Это хорошо, Ян не перенёс, если бы он говорил громко. В ушах и так стояла барабанная дробь. Пытался сконцентрироваться, но напряжение почему-то вызывало приступ головной боли. Хотел что-то сказать, но мысль тут же растаяла, смытая внезапным помутнением, и без того, в туманном рассудке. Услышав его, Ян скривился.
— Хреново… — пробормотал он.
— Ничего-ничего… Держись… Кто бы сомневался, что ты всё-таки высунешься… Надо было посадить тебя на цепь, — полушутя проговорил итальянец.
— Я бы её зубами перегрыз… — на эти слова Данте улыбнулся.
— Ну, точно! Жить будешь.
— Как Лис? — наконец Ян вспомнил, о чем хотел спросить его с самого начала.
— Ему гораздо лучше, чем тебе, — уверил он.
Ответом ему был лишь кивок. Жив! И слава Богу! Больше его ничего не интересовало. Говорить сил уже не было. И думать тоже. Голова закружилась. Он на мгновение опустил веки, потому снова открыл глаза. Данте встал, собираясь покинуть палату.
— Данте…
— Что?
— Родители… Не сообщайте им… Пока…
— Хорошо. Если они сами не узнали. Сообщение о покушении крутили по всем каналам.
— Во Франции? — засомневался Ян.
— Хотя может и не дошло до них. Но я предупрежу этого… Как его? Вашего…
— Мура? — подсказал Ян.
— Да. Его самого, — с явным пренебрежением подтвердил он и, увидев вопросительное выражение на лице раненого друга, пояснил. — Не нравится он мне.
— Почему?
— Не нравится и всё, — категорично сказал он, особо не распространяясь о причинах своей неприязни.
Кто кому не нравился, и по какой причине Яна тоже не интересовало.
Данте не стал дожидаться благодарности за свой визит, а вышел из палаты. У двери с равнодушными лицами стояли его люди. Стояли и сидели, и не только у этой двери. Не то, чтобы с огромным трудом, но Данте пришлось подбирать слова, чтобы убедить Джеферсона в необходимости этих мер.
Не останавливаясь, он сбросил с плеч халат.
«Да, ему лучше чем тебе, он не чувствует боли… он ничего не чувствует», — думал он, шагая по коридору. На душе было гадко и очень горько, но он отогнал от себя мрачные мысли. Не время впадать в уныние.
Ускорил шаг. Хотел как можно быстрее покинуть это место. Больничный запах раздражал, действуя на нервы, обостряя неприятные ощущения. Никогда не любил больницы и был несказанно рад сейчас, что ему не пришлось побывать в той ситуации, в какую попали близкие ему люди. Поистине, некоторые моменты начинаешь оценивать по-другому, только побывав в критической ситуации. А ему было достаточно того, что случилось с его братом, чтобы подумать о многом.
— Данте, — услышал он позади себя нерешительный оклик. Развернувшись, он натолкнулся на взгляд знакомых голубых глаз, блестевших от слёз. Выражение её лица было совершенно убитое. В руках она теребила носовой платок.
— Что? — коротко спросил он. Она помялась с ответом, но потом сказала:
— Меня не пускают к нему.
— Раз не пускают, значит нельзя. Там не на что смотреть. Он в реанимации и без чувств. Как только к нему можно будет, думаю, доктор будет не против. А сейчас… — он не стал договаривать. Было и так ясно, что надеяться не на что. А Селеста почему-то была уверена, что он ей поможет. Поэтому, заметив его массивную фигуру в конце коридора, догнала и окликнула. Такой безапелляционный ответ её совсем расстроил. Глубоко вздохнув, она попыталась сдержать слезы. Позади них загремела каталка, подталкиваемая санитарами, и Данте отступил к стене, чуть оттеснив Селесту. Она проводила процессию долгим взглядом и слезы сами полились из глаз. Порылась в сумочке, а потом, всхлипнув, уткнулась ему в грудь, сжимая что-то в руке.