что вместо детского труда можно было с легкостью использовать машины, применение которых вело также к уменьшению трудозатрат и снижению себестоимости продукции. «Принудительное регулирование рабочего дня со стороны продолжительности, перерывов, момента начала и окончания, система смен для детей, исключение всех детей до известного возраста и т. д. побуждают к усиленному применению машин и к замене мускулов как двигательной силы паром… коротко говоря, усиливается концентрация средств производства и, в соответствии с этим, уплотнение рабочих» (К. Маркс. Капитал).
Так, например, распространение фабричного законодательства на спичечную промышленность привело к изобретению макального станка, который позволил сделать процесс изготовления спичек более безопасным для здоровья, и, кроме того, на одной фабрике 32 молодых рабочих стали выполнять всю работу, для которой раньше требовалось 230 человек.
Пожалуй, наиболее поразительным примером того, как капиталисты обращали себе во благо труды ученых, обеспокоенных судьбами рабочих, может служить лампа Деви. Сэр Хемфри Деви был настолько шокирован распространенностью несчастных случаев в шахтах, что в 1816 г. он изобрел лампу, позволяющую работать в атмосфере горючих газов без риска возгорания и взрывов в шахте. Эта лампа быстро вошла в употребление, а сам Деви отказался принять вознаграждение за свое изобретение, которое он считал своим даром человечеству. Однако применение этой лампы на практике привело к увеличению несчастных случаев, поскольку владельцы шахт получили возможность разрабатывать более глубокие и опасные пласты и во многих случаях использование этой лампы служило им оправданием для того, чтобы не обеспечивать шахтеров надлежащей вентиляцией.
Если фабричное законодательство и привело к увеличению использования машинной техники и к ее усовершенствованию, то это произошло не по всей стране. Только более крупные и процветающие предприятия могли проводить необходимые для этого изменения, дабы увеличивать свою прибыль. Фабрики с устаревшим оборудованием, и в особенности те, что продолжали использовать водную энергию, не могли приспособиться к новым условиям. Некоторые из них пришли в упадок или были поглощены более богатыми фирмами, но исчезновение этих фабрик вовсе не означало упадка промышленности в целом. Наоборот, фабричное законодательство привело к развитию промышленности, так как оно дало новый толчок к применению более эффективных методов и одновременно привело к концентрации промышленности в руках владельцев самых крупных и новых фирм, соответственно обладавших концентрацией капитала. По существу, это законодательство помогло крупным предприятиям вытеснить с рынка более мелкие.
Еще одним результатом фабричного законодательства, по словам Маркса, было то, что «…в некоторых отраслях промышленности регулирование рабочего дня лишь равномернее распределило бы на весь год ту массу труда, которая уже применяется в них; что оно послужило бы первой рациональной уздой для человекоубийственных, бессмысленных и по существу не согласующихся с системой крупной промышленности ветреных капризов моды; что развитие океанского судоходства и средств сообщения вообще устранило собственно техническое основание сезонной работы… Однако капитал, как он неоднократно заявлял устами своих представителей, соглашается на такой переворот „лишь под давлением общего парламентского акта“, который принудительным законом регулирует рабочий день» (К. Маркс. Капитал).
Короче говоря, фабричное законодательство, несмотря на сопротивление фабрикантов, явилось частью, возможно даже и неизбежной частью, того развития, которое привело к замене водной энергии паровой, к массовому использованию машин для изготовления не только товаров общего потребления, но и самих орудий производства. А главное, оно привело к смещению решающего положения в производстве от малого предприятия к более крупному, что явилось окончательным триумфом промышленного капитализма в Англии. Наконец пришло время, когда этот триумф вылился в открытую борьбу между промышленником-капиталистом, с одной стороны, и союзом землевладельца с финансистом – с другой, за политическое господство.
4. Корни либерализма
С 1793 г. партии тори удалось сплотить вокруг себя огромное число представителей всех имущих классов для борьбы с якобинством как в самой Англии, так и за границей. Партия вигов, которая не была готова примкнуть к антиякобинскому лагерю и неспособна возглавить массовое движение против правительства, в конечном итоге представлявшее интересы тех классов, из которых вышли и сами члены партии вигов, утратила какое бы то ни было значение в политике. Это была секта, основанная скорее на традициях и желаниях, чем на подлинно классовых интересах. Парламентская политика неизбежно привела к борьбе групп внутри партии тори, а не между самими партиями. И хотя тори объединили все слои высших классов, они не поставили их на одинаковую экономическую платформу.
Бразды правления государством сосредоточились в руках землевладельцев, коммерсантов и финансовой олигархии Сити, которые в конечном счете обычно покупали помещичьи владения и перенимали характер и мировоззрение землевладельцев. К промышленным капиталистам продолжали относиться как к аутсайдерам, которых не допускали до участия в политической игре с ее спекуляцией и махинациями с выборными местами в парламенте. Лишь незначительное число новых фабричных городов Севера, где промышленный капитал был наиболее силен, посылало своих депутатов в парламент. Фабриканты имели возможность покупать землю, что они иногда и делали; владея землей, они приобретали некоторое политическое влияние, но как у класса в целом у них были свои особые интересы, зачастую резко противоречащие интересам землевладельцев и банкиров. По своему характеру и взглядам они были буржуа, а не аристократы.
Первое крупное расхождение интересов произошло в 1815 г., после того как опасность, грозящая от якобинства извне, была возложена на хлебные законы, которые, по мнению промышленников, приносили их интересы в жертву интересам землевладельцев. В течение некоторого времени внутреннее брожение, кульминационным моментом которого стало Петерлоо, препятствовало этому расхождению, но примерно с 1820 г. появились признаки надвигающихся перемен. Прежде всего, партия вигов возродилась на новой основе. В XVIII в. к партии вигов принадлежали аристократы и коммерсанты; в XIX в. партия вигов, члены которой начали называть себя либералами, стала партией промышленных капиталистов и буржуазии крупных городов, возглавляемой, правда, членами старой аристократии вигов, уцелевших с дореволюционных времен.
Таким же разительным, но имеющим еще большее незамедлительное значение было изменение характера партии тори и ее окончательный раскол, который поначалу сопровождался изменением как внутренней, так и внешней политики и в конце привел к переходу большой группы тори в партию вигов, перед самым проведением билля о реформе. После смерти Каслри, совпавшей с возрождением торговли и с уменьшением волнений по поводу реформы, на передний план выступила новая группа, возглавляемая Каннингом и включающая в себя Наскиссона, Палмерстона, временами Пиля и других «умеренных» тори, которая часто вступала в конфликты с аристократической группой тори, руководимой Веллингтоном и лордом Элдоном.
В создавшейся новой ситуации появилась необходимость применения новой тактики. «Шесть актов» предотвратили революционный кризис, но более дальновидные представители правящего класса стали понимать, что вряд ли подобные меры будут всегда эффективными и в