И на помянутую-де землю из Колымского, Чукочьего и из Индигирского устья для многих льдов на судах переправляться нельзя никакими мерами. Разве можно свободный проход иметь туда от жилищ шелагинских, потому что в бытность его там на море льда было немного.
На сем известии утвердился Амосов и пошел в судне подле берега на восток к жилищу Копаеву, куда он августа 7 дня и прибыл. Но море в том месте, где от Вилегина объявлен свободный проход, наполнено было многим наносным льдом, так что едва можно было ему идти подле берега. За стоящим по большей части противным ветром отложил он надежду о сыскании той земли и только старался, как бы ему возвратиться скорее на Колыму.
Понеже я застал упомянутого Амосова в Якутске, то я спрашивал его о точном положении бывшего тогда Копаева жилища и известился, что оное было на морском берегу верст с 200 от Колымского устья. Также он сказал, что против оного места лежит на море близко берега небольшой остров.
Но дабы главное намерение, для которого отправлен был Амосов, не осталось совсем втуне, то пошел он в начале следующей зимы для проведывания часто упомянутого Большого острова на нартах и о сем пути Якутской воеводской канцелярии в отписке объявил нижеследующее. Отправившись в намеренный путь из Нижнего Колымского зимовья ноября 3 дня 1724 года, нашел он на море остров или землю и оттуда 23 числа оного ж месяца возвратился назад на Колыму.
На той-де земле находятся старые земляные юрты, а какие в них люди жили и куда сошли, того неизвестно. Наконец, съестных припасов, также и корма для собак недоставало. Для сей причины невозможно ему было более что проведывать. Путь по льду был весьма труден, потому что море замерзло не гладко. Везде стояли великие льдины, и лед от выступающей морской соли был шероховат.
Сюда еще надлежат и некоторые, от оного Амосова мною полученные, словесные изъяснения, которые потому ж здесь присообщаю. То место, откуда пошел он с матерой земли до острова, было между Чукочьей и Алазеей реками. Езды до острова один день, и столько же будет обширность оного, ежели обходить вкруг. На нем каменные горы нарочитой [известной] высоты.
Сих с матерой земли видеть можно. Позади сего острова обретаются еще два, узкими морскими проливами отделенные, такие же гористые острова, только он на них не был и не знает, сколь они велики. Первый остров пуст. Звериный след присмотрен только диких оленей, для которых там растет мох, как обыкновенная их пища.
Старинные юрты деланы из приносного по морю дерева и землею обсыпаны. Если сие правда, то кажется, что прежние тамошние жители были юкагиры или чукчи, которые, может быть, ушли туда при первом овладении тамошних стран рек Индигирки, Алазеи и Колымы, а потом перешли опять на матерую землю.
Вышеописанного довольно ли или недовольно к подтверждению достоверности о предъявленном на Ледовитом море острове, однако не было больше никаких для сего дела отправлений. По моему мнению, не можно утвердиться ни на письменных, ни на словесных объявлениях упомянутого Амосова.
Ибо сомнительно, побужден ли он был к предприятию сего пути и к возобновлению для сей причины старого слуха охотою к учинению новых изобретений или паче другими причинами, до собственной корысти касающимися, а именно: чтоб быть командиром, с которым званием соединены разные прибытки, или бы торговать с тамошними языческими народами?
Также можно думать, что он старался всячески, дабы по отпискам его и словесным объявлениям не видно было, якобы он что проведать упустил своим нерадением. По сему можно и разуметь, для чего не предъявил он в присланной в Якутск своей отписке точного описания как воспринятого на остров пути, так и величины и всех прочих обстоятельств того острова? Чего ради не в то ж время показал он о находящихся двух островах позади первого?
И по какой причине рассудилось ему при первом вступлении в намеренный путь предложить свидетельство промышленного человека Ивана Вилегина? Кто знает, сколь промышленные люди в Сибири к баснословию склонны, тот почтет объявление Вилегина таковым же маловажным, как и все те слухи, которые о сей материи в прежние времена рассеваемые были.
Можно и то сказать, что нельзя бы было обретающемуся, по объявлению Амосова, недалеко от матерой земли острову остаться в безвестии при прежних морских путешествиях, о коих в Якутском архиве столь многие и обстоятельные находятся известия. А нигде не написано, чтоб тот остров кем был примечен.
По крайней мере, небольшая окружность оного, в сказке Амосова показанная, не служит никаким образом к подтверждению прежних сказок о Большой Земле, которая будто от Ленского или Янского устья простирается до устья реки Колымы или еще и далее.
При таких обстоятельствах не можно иначе рассуждать, как что господа Делиль и Буаше на изданных в Париже новых своих картах о камчатских изобретениях без довольного основания клали остров против Колымского устья под 73 градусом, а за оным под 75 градусом Большую Землю, которые будто бы найдены российскими людьми в 1723 году.
Они ссылаются в том на письменные известия, полученные господином Делилем в Санкт-Петербурге, а паче на ландкарту казачьего головы Афанасия Шестакова, что на первом взят был в полон шелагинский князек Копай, которой при проведывании Большой Земли будто был предводителем. Но сим самым открывается парижских карт неисправность.
Ибо, без сомнения, всякий больше поверит сообщенным мною выше сего архивным известиям, нежели таким, которые от неизвестных или и подозрительных источников происходят. Копай не жил на острове, но на матерой земле, и он никогда не бывал в полоне у русских.
В 1723 году заплатил он ясак в казну впервые промышленному человеку Ивану Вилегину, а в 1724 году — Федоту Амосову. После того, вскоре изменив, побил нескольких людей, бывших с Амосовым. Кроме сего, о нем ничего не известно. По словесному Амосова объявлению, находится не в дальнем расстоянии от Копаева жилища близ матерой земли небольшой остров.
Сей то есть не иной какой, но точно тот остров, который как Шестаковым, так и по нему господами Делилем и Буаше поставлен против Колымского устья.
Что касается до Афанасия Шестакова и до его карты, то был он такой человек, который ни читать, ни писать не умел, но по одной памяти рассказывал о тех странах, коими он ехал, и о реках, кои ему на пути попадались или о коих слышал от других. Сие при нем изобразили на картах такие люди, которые только писать знали, и по сему явствует, сколько на сии карты полагаться можно.
В 1726 и в 1727 годах в бытность его в Санкт-Петербурге чинил он многие предложения об усмирении непокорных чукчей, причем появились разные карты его сложения, из коих и одна досталась мне, только никогда я не отважился по ней следовать, разве где другими достовернейшими известиями подтверждается.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});