Оставался еще один штрих.
— Чеснок! — скомандовал Катон, и офицеры разнесли приказание вдоль строя.
В промежутки между рядами ступили корзинщики и, выбежав вперед на тридцать шагов, принялись быстро разбрасывать перед построением те самые штыри против конницы; образовался заградительный пояс, который не перемахнешь даже в прыжке. Эти железные распорки были устроены так, что как ни бросай, три штыря у них прилегают к земле, а четвертый непременно торчит кверху, готовый пронзить ногу или копыто — в зависимости от того, кто по неосторожности на них наступил; что уж говорить об общей сумятице вражеского броска.
— Быстро же они опомнились, — кивнул вперед Парменион, и Катон, приглядевшись, увидел, что парфяне уже успели развернуть коней и теперь резво скачут навстречу. Вскинув ко рту ладонь, он прокричал:
— А ну, живее с чесночинами, иначе те ублюдки скоро на нас налетят!
Корзинщики, глянув вперед, стали разбрасывать штыри уже не поштучно, а щедрыми горстями, как сеятели семена. Справившись с этим, порожние корзины они бросали и бежали обратно, где, заняв место в строю, снова становились вооруженными воинами.
— Пращники! — крикнул Катон. — Приготовиться!
Те, кому были выданы пращи, опустили щиты с копьями и вышли перед строем, разматывая снятые с плеч кожаные ремни и сумки с увесистыми пулями из свинца.
Все то время, что люди Катона торопливо готовились к вражеской атаке, парфяне неуклонно приближались. Теперь они были уже так близко, что различалось, как ближние накладывают на свои луки стрелы.
— Бить произвольно!
Воздух наполнило фыркающее жужжание: это ауксилиарии, как следует размотав над головой ремни, прицеливались и выпускали заряды. Смертоносный свинец, срываясь, стремглав летел навстречу близящимся всадникам. Секунда, и вот одна из лошадей, получив удар прямиком в голову, опрокинулась вперед, катапультой выбросив из седла своего седока. Всего залпом оказалось сшиблено несколько конников, или же их посбрасывали покалеченные кони. Однако верховые все прибывали, и хотя прицеливание по кучным мишеням упростилось, Катон понял, что чаша весов склоняется в пользу парфян.
— Пращники, назад!
Последние пули прожужжали в сторону плотной массы неприятеля, и ауксилиарии, перекинув ремни через плечи, поспешили возвратиться в строй.
— Готовимся к стрелам! Укрыться!
Команда многократно разнеслась по рядам, и римляне дружно встали на колено за поставленными наземь щитами, чуть накрененными назад для увеличения площади укрытия, уж каким бы скудным оно ни было. Из отдаления, где-то за гулом копыт парфянской конницы, донеслось взревывыние буцин: значит, двинулось вперед основное построение римлян.
— Теперь уже недолго, ребята! — подбодрил Катон. — Надо лишь продержаться, пока Лонгин не наддаст им сзади!
— Что я говорил? Главный у нас завсегда любитель позадирать тогу! — крикнул чей-то голос, вызвав громовой раскат хохота.
— А ну, кто это сказал? — взвился Парменион. — Что за оболтус? Уж не ты ли, Кальпурний? Точно ты, я тебя узнал! Ну смотри: когда все это кончится… ставлю тебе чарку!
Снова гогот, и Катон улыбнулся этому подзадориванию верного центуриона. Как раз оно людям сейчас и нужно. Примерно то же вполне мог бы брякнуть и Макрон, а Катон почему-то считал для себя зазорным.
— Стрелы! — выкрикнул голос, и смех мгновенно смолк. Люди напряженно пригнулись.
Темные стебли засвистали в воздухе; мгновение, и они стали тукать о щиты и с шелестом впиваться в корку пустыни. Катон, пригнув голову, как мог вжался своим жилистым телом в убогое, но все же убежище щита. Оглядевшись, он удовлетворенно отметил, что из людей пока никто не пострадал. Разреженное пространство строя и щиты под углом служили свою службу исправно: настолько, что парфяне теряли терпение от отсутствия видимого успеха, тем более что сзади поджимали римские легионы.
Во вражеском обстреле образовалось затишье, и Катон, рискнув выглянуть из-за щита, увидел, что парфяне погоняют своих коней в расчете сократить дистанцию, чтобы отстреливать оттуда римлян с куда большей точностью, а там уже броском прорвать их неплотные ряды.
Вот они рванулись галопом, с лицами, полными куражливого веселья в предвкушении легкой расправы. И тут передние наткнулись на пояс заградительных чесночин. Безусловно, кому-то из них удастся его преодолеть не наколовшись. Но многие, а может, и большинство, будут уже не столь везучи, а те, кто сзади, замнутся в нерешительности: пересекать этот коварный пояс или нет. Они-то и станут превосходной мишенью для Балта с его лучниками.
Стук копыт внезапно пронзило ржание раненых коней и удивленные крики их седоков. Несколько животных впереди словно просело, еще несколько повалились на бок. Один всадник, успешно перемахнувший заграждение, обернувшись, при виде хаоса у себя за спиной с немалым удивлением натянул поводья. Катон указал на него сидящему рядом на корточках ауксилиарию:
— А ну, сними вот этого!
Солдат с кивком подхватил легкое метательное копье, вскочил и, отведя назад руку, прицелился и, рыкнув от натуги, метнул. Выхлест был точным, а мишень не двигалась, так что копье со спины вонзилось всаднику прямо в сердце. Под ударом он изогнул спину, выпростал руки и болванчиком упал с седла, земли коснувшись уже неживым.
— Ай молодец! — похвалил солдата Катон. — Садись обратно!
Через заграждение пробралось еще несколько конников, но они были оторваны от своих, растеряны внезапностью, и ауксилиарии быстро с ними сладили копьями и пращами. По другую сторону преграды скопившиеся парфяне теснились, мешая друг другу, и никак не могли подыскать достаточно места, чтобы натянуть тетиву и правильно нацелиться. Катон обернулся и позвал через плечо:
— Балт! Давай!
Этого момента и ждал князь со своим отрядом. Торопя коней, они уже на скаку деловито накладывали на луки свои первые за этот день стрелы. Выверив нужную дистанцию, всадники коленями придерживали коней и пускали в парфян стрелы со всей возможной быстротой. Почти все из них попадали в цель — где во всадника, где в лошадь. Смятение врага нарастало; лишь некоторым из парфян удавалось пускать в сторону римлян стрелы, да и то впопыхах.
— Копья, пращи! — перекрикивая заполошный шум по ту сторону преграды, бодро рявкнул Катон. — Где они? Не вижу!
С сердечным ревом ауксилиарии повскакали, и воздух взгудел от полета свинцовых смокв и темных зигзагов копий. Люди и лошади врага стали валиться еще шибче; вот уже целый завал из недвижных и шевелящихся тел и туш образовался вдоль границы шипастого пояса. Видно было, что парфяне колеблются, а менее стойкие уже поворачивали вспять.