разодетых гостей под торжественную музыку Чайковского появилась императрица в роскошных одеяниях и в окружении свиты, Дов наклонился ко мне и прошептал восторженно: «Мы бывали в лучших оперных театрах Европы, но ничего подобного не видели. Никому не по силам такая роскошь». Потом уже у дверей гостиницы он сказал: «Приглашаю вас и Арона к нам в Технион. Подобной оперы не обещаю, но покажу много интересного».
Потом пожал мне руку и добавил: «Приезжайте, нам есть что обсудить… Имейте в виду, все расходы по вашему с Ароном пребыванию в Хайфе оплачивает Технион».
Когда гости уехали, Наташа сказала Арону, что Дов гарантирует ему место профессора на своей кафедре с первого дня репатриации. «Ты просила об этом без моего ведома?» — возмутился Арон, но Наташа пояснила: «Ни о чем я его не просила, он сам это предложил. Думаю, что с подачи Лии — она быстрее всех мужчин просекла ситуацию». Арон не успокаивался: «В чем же заключается эта таинственная ситуация?» Помню, Наташа тогда посмотрела на меня и, помедлив, ответила: «Игорь свой человек… Ситуация заключается в том, что мы хотим уехать в Израиль, но всё еще не решаемся признаться себе в этом».
Удивительная женщина… Я встретил ее однажды поздним вечером в темном дворе, в типичном петербургском дворе-колодце на Пушкинской улице. У меня самого было там свидание с моей цветочницей — по иронии именно у нее я покупал цветы для Наташи. Выйдя во двор, я буквально столкнулся с Наташей у соседнего подъезда. «Что ты здесь делаешь?» — вырвалось у меня. «Могу задать тот же вопрос тебе», — ответила она. У меня была машина прямо напротив, в расширении улицы у памятника Пушкину, и я сухо предложил: «Могу подвезти, если не возражаешь». Она не возражала. Каждый размышляет в меру своей испорченности: «Неужели Наташа всё же изменяет Арону?» Когда мы свернули на Лиговку, она заговорила первой:
— Могу объяснить тебе, что я делала в столь мрачном месте в столь поздний час, но при одном условии… Поклянись, что не расскажешь ничего Арону. Как тогда, после нашей встречи в Пярну…
— Клянусь! — выдавил я из себя, с ужасом ожидая подтверждения своего гнусного подозрения.
— Это не то, о чем ты подумал.
— Откуда ты знаешь, о чем я подумал?
— Интуиция в сочетании с опытом общения с тобой. Эта же интуиция подсказывает, что ты, мой друг, был здесь у своей любовницы.
— Ничего подобного…
— Не надо оправдываться… Тайная любовная связь — обязательный атрибут героя нашего времени.
— Хватит обо мне, Наташа… Переключи, пожалуйста, свой сарказм на других — на себя, например…
— К сожалению, про себя не могу рассказать ничего романтического. Я тайно хожу сюда раз в неделю на занятия… по изучению еврейского языка.
— ?
— Да, Игорь, это именно так… Понимаю, что ты разочарован, ожидал от меня большего.
— Я не разочарован, а шокирован — чего уж большего можно ожидать. Ты просто уникум… Почему делаешь это тайно?
— Потому что изучение иврита является в нашей стране преступлением, пособничеством сионизму, то есть приравнивается к антисоветской деятельности. Если станет известно, что люди здесь регулярно собираются для изучения иврита, то нашего учителя просто арестуют. А меня за интерес к древним языкам могут уволить с работы. Так что моя судьба теперь в твоих руках…
— Наконец-то мы поменялись с тобой ролями, Наташенька… Мне кажется, я заслужил доверие… В конце концов я имею право знать, когда вы собираетесь уехать, не правда ли?
— Это знают только в КГБ… Я уже просила через знакомых прислать нам вызов из Израиля, отправила все паспортные данные. Не сомневаюсь, что они вызов послали. Но мы его не получили. Видимо, контора глубинного бурения сочла отъезд Арона нецелесообразным… Так высоко они его ценят? Или тут другой замысел, издевательский?
— Почему ты скрываешь от Арона свои занятия ивритом?
— Не хочу нагружать его до поры до времени. Ему и так нелегко, он согласился заказать вызов, но опасается репрессий на работе. Скажу тебе, Игорь, как другу Арона, — он не готов бросить всё здесь и уехать… Вчера с ужасом рассказывал, что книги его коллеги профессора Флейшера, уехавшего в Израиль, по решению парткома изымают из библиотеки и то ли выбрасывают на помойку, то ли сжигают…
— Да, я знаю… Нацисты жгут книги еврейских авторов — это уже было в истории… Флейшер, между прочим, один из крупнейших специалистов по теории кодирования, его книги нацисты вряд ли сумеют заменить, но какое им дело до всего этого. Сверху приказали, и наши «библиотекари» не преминули, как говорил поэт, «задрав штаны бежать за комсомолом».
— Арон очень подавлен этой историей с уничтожением технических книг и учебников.
— Да, наши инквизиторы не откажут себе в удовольствии поизмываться — исключение из партии, отстранение от преподавательской работы, сжигание книг…
— Дело не только в унизительных процедурах… У Арона, сам знаешь, преувеличенное представление о долге перед коллективом, коллегами, учениками, перед наукой, в конце концов, которую он представляет святой в белоснежных одеждах.
— А долг перед тобой?
— Это не тот случай, Игорь… Не он для меня, а я для него… Ему здесь никогда не дадут раскрыться в полную силу таланта. Ты это прекрасно знаешь, и я знаю, но изменить это выпало мне. Если не я, то кто? Я эту свою миссию приняла давным-давно, когда еще девушкой влюбилась в него…
— Господи, почему ты не послал мне такую женщину?
— Не гневи господа, он тебе в жизни столько дал, что грех жаловаться… А если ты что-то проглядел и не взял, то тут уж… — не сам ли виноват?
Мне нечего было возразить, и я всю оставшуюся дорогу молчал. Я понимал, что Арон уедет, понимал, что роль мотора в этом деле будет за Наташей, но, когда контуры процесса нарисовались так определенно, стало, конечно, не по себе. Наташа изучает иврит, она делает это для Арона, который еще ничего не решил, — сюрреализм какой-то… Мне предстояло отныне смириться с этим — самые близкие мне люди рано или поздно уедут из страны. И женщины в этом будут на первых ролях — Наташа, как мотор, и Аля, как курок, запускающий весь механизм. И это случится скоро…
Иосиф Михайлович держал меня в курсе дел Аделины. Вызволить ее из ссылки до наступления зимы не получалось, условно-досрочное освобождение откладывалось до весны. Я написал ей о случившемся со мной, о Кате, о Вите… Она ответила сочувственно, но отстраненно, без понимания — как такое могло случиться, а если могло, то только со мной, потому что,