жизненных показателей, так же спокойно, как палач. И, видимо, это не страшно, пока не осознаешь всей сердцем реальность приближения смерти».
Алик побежал в ванную и взглянул на себя в зеркало. Морщины, синяки под глазами, испорченные временем волосы. «Может, ты уже дошел до предела и можешь жить лишь в поддерживающей жизнь Системе и дружить с властями? Может «Золотое перо России» – это вершина твоего восхождения? – огорченно думал он. – А как же истина, люди? А ты видел от них благодарность?».
ВРЕМЕННОЕ ПОМУТНЕНИЕ
«С мышлением, как с хорошей погодой, – предсказать озарение невозможно».
Воздух словно бы сгустился до желеподобного состояния, когда Алик поднимался по ступеням городской администрации, заканчивавшимся на третьем этаже входом в приемную главы маленького нефтяного города. Каждый шаг давался с трудом, его руки сжимали четыре скупо заполненных текстом листа, на каждом из которых излагалось печальное для Алика объяснение его проступков в отношении Хамовского и просьба оставить его на работе.
Борьба за самостоятельность муниципальной телерадиокомпании слишком захватила Алика.
«Вся жизнь – это один эксперимент», – любил повторять он, когда шел на авантюры.
Он видел смерть родных. Нет – не умерших родных, а умирающих. Мысль о том, что это неизменно произойдет и с ним и в любой непредсказуемый момент, придавала ему силы.
Он вспоминал героев Белого отряда Конан Дойла, жаждавших красиво погибнуть. Красиво погибнуть!? Постепенная смерть в постели ужасна. Это судороги мухи, которой постепенно отщипывают крылья и лапки, чтобы потом оторвать ей голову или отщипнуть туловище, чтобы она еще помучилась напоследок.
«Уж лучше пусть судьба прихлопнет разом, чем медленно…», – строка, не родившись, затухла.
Смелые информации, которые он мог выдавать в эфир маленького нефтяного города, руководя телерадиокомпанией и не имея цензора над собой, весь ореол, сиявший над его головой – все это он шел уничтожать сейчас за сохранение должности и зарплаты. Правда, ореол, скорее всего, видел лишь он один.
Одни усмехались, говоря, что местное телевидение лишь подтверждает, то, что знает весь маленький нефтяной город.
Другие не понимая, как телевидение, финансируемое администрацией маленького нефтяного города, критикует саму администрацию, считали, что подобное – очередной политический ход Хамовского.
Алику было по-прежнему наплевать, что думает о его поступках публика, он не видел публику, он видел себя и понимал, чего стоят для него его простые действия. Они стоят Миски. Того, за что каждый член разрозненной публики удавится, предаст и продаст. Поэтому он презирал публику.
К сожалению, именно на презренной почве удовлетворенности примитивных желаний зреют высшие. Цветущее дерево, теряя почву, завянет. Цветок можно убить и лишив его пищи, и лишив его цвета.
Страх потерять основу произрастания таланта гнал его вверх по лестнице администрации маленького нефтяного города, но он понимал, что каждый его шаг к приемной Хамовского есть уничтожение самого себя в смысле незримом, но ощутимом, который называется утеря гордости, самоценности, того слабого огонька, который человек разумный старается сохранить несмотря ни на что. Именно это делало воздух таким тягучим, а движения тяжелыми.
Алик не был героем, он не хотел расставаться со сладкими обеспеченными днями, но и любил себя, понимал, что идеалы, за которые он боролся, существуют, он сердцем любил эти идеалы.
Незаметно он очутился на втором этаже, где за дверью, расположенной прямо, находилась теперь Сирова, когда-то руководившая Управлением образования и, будучи муниципальным служащим, незаконно получила депутатский мандат. Алик этот факт опубликовал в своей газете, но Сирова не покраснела от стыда и не ушла с должности депутата. И теперь она заместитель Хамовского.
***
Чужой дом навязывает чужие мысли. Что для мыши трагедия, для мышеловки – процесс. Сегодня человек свободен лишь на территории, не нужной ее владельцу.
Как стать свободным, если не отстраниться от общества? Любой общественный выбор предполагает обязательства. И даже осознание необходимости этих обязательств, согласие с ними, не дает свободы, а развивает только иллюзии в этом направлении. Причем, человек адаптируется в систему цивилизации настолько, что даже смерть не может принять без помощи цивилизации. В нынешнем мире свободным можно быть, только оставшись без работы, жены и детей, да и то при минимальных личных потребностях.
Мимо проходили служащие и с любопытством поглядывали на Алика, и их взгляды прилипали так, что хотелось стряхнуть их с пиджака, как пыль или грязь.
«Идет на поклон, как и говорил Хамовский», – понимающе говорили взгляды.
Если бы его уволили, то эти взгляды говорили бы:
«Конечно, местечко он себе приготовил. Когда у тебя за спиной сила – тогда можно. Он сейчас уедет и точно на хорошую зарплату, иначе, с чего он такой храбрый?»
Алик понимал эту многоликую массу, переводившую в фарс любую трагедию, потому что иначе стыдно, а так, когда герой погиб из соображений выгоды, тогда легче, гораздо легче. А если невозможно придумать подобное, то лучше забыть, забыть, как не было никогда человека. Герои Белого отряда теперь не в почете. За добычей шли. И в этом есть историческая правда. Но доблесть тигра мышам не понять.
Пойманный и завороженный взглядами, Алик коротко задержался на втором этаже, и пошел выше.
«А что останется мне, когда я предам себя, когда я убью себя, и таким образом, стану живым трупом? – задумался он. – Только забота о семье. Умерший живет только для потомков. Умерший не имеет права на себя. Прах должен служить удобрением и произрастать. Прах не имеет права даже на мечты. Какие мечты могут быть у умершего? Могу ли я жить так, как живет большинство?
Могут ли дети любить мертвецов? Лично я никогда не любил. Не любил ни кладбища, ни музеи. Меня всегда привлекала жизнь. Лучше смотреть в окно с хорошим видом, чем на самую красивую картину.
«Убого!» – осудит так называемая элита. Они любители кладбищ. Я – нет. Самое лучшее кладбище – это кино.
Что в мире есть живого, кроме незримой воли, кроме характера и инстинктов? Даже ласки тела воспринимаются душой. Укрощенный зверь видит свет через решетку или стекло. Так можно ли отказаться от себя, не убивая себя? И зачем убивать себя, если Убийца тысячелетиями бродит по Земле, не пропуская ни единой живой души? Зачем торопиться?»
Секретарша в приемной Хамовского заметила его и послала узнающий взгляд, примерно такой, каким узнают мебель, стоящую на привычном месте. И Алик понял, что его ждут, что сам Хамовский и распространил слух, и сделал он это непременно в такой манере:
«Герой хренов! Приползет, будет проситься, увидите. Он такой же, как все. Ему надо денег. Пусть ползет,