очереди, как руководитель, но, если договариваться о благе для себя, значит быть должным, а лишних долгов он не желал. Во-вторых, он знал, что только близость к народу может подарить любопытную тему, какую не найдешь, сидя в кабинете…
Проходя по врачам, он делал мысленные закладки. Дерматовенеролог и хирург поставили «годен» безо всякого осмотра. Алик вышел из кабинетов с таким
настроением, как если бы он в магазине заплатил деньги, а ему бы выдали справку вместо товара.
Лор-врач Отлупионова сделала то же самое, но с тем отличием, что поочередно вставила в уши и ноздри небольшую металлическую воронку, причем, совершенно не глядя на Алика, а затем попросила его открыть рот и, мечтательно глядя в окно, точно попала металлической ложечкой в разинутый зев Алика. Осознав, что она произвела все необходимые действия, она повернулась к нему и сказала:
– Вы абсолютно здоровы.
– Но вы же смотрели в другую сторону, – напомнил Алик.
– А мне и не надо смотреть на здорового, – ответила Отлупионова. – Знаете, вас тут сколько, и каждому загляни в нос, в ухо, в горло, а там все одно и то же…
«Если спрашивают не за дело, а за количество пациентов, то зачем работать? – понял Алик.
Его оранжевый свитер горел среди серых одежд, словно факел в пещере. Он отвлекся от мыслей и заметил впереди кожаную жилетку Виталия Ушлого, техника-специалиста телецентра. Алик подошел к нему, провожаемый взглядом Туркова.
Турков знал этого журналиста, который, по мнению многих, в свое время на словах был за народ, а сегодня работал начальником телерадиокомпании маленького нефтяного города.
«Продался с потрохами, падла, – оценил Турков. – Под оранжевую революцию рядится, но апельсины здесь не растут. В морду бы ему».
Но более всего встревожило Туркова то, что Алик беседовал с его впередиидущей спиной в кожаной жилетке, как со своим старым знакомцем, а это могло закончиться тем, что он мог пройти раньше.
Однако, дверь в кабинет врача открылась, впередистоящая спина Ушлого скрылась за ней, и теперь наступала его Туркова очередь. Это как локоток положить на полку кассы. Турков свободно вздохнул, поправил кепку и прислонился к дверному косяку, так, чтобы и открывающаяся дверь его не задела, и никто не смог прошмыгнуть мимо.
Алик отошел к своему бородатому и вдруг заметил, что за бородатым, не обращая на него внимания, пристраивается еще несколько мужиков.
– А вы куда? – спросил он. – Я тут стою.
– Ничего подобного, – ответил ближайший, одетый в светлую футболку и спортивные штаны. – Я за ним занимал. Просто мы отходили.
– Это, что все за вами? – спросил Алик бородатого.
– Да, – ответил тот. – Давненько, правда, занимали, но они здесь были.
Подобного Алик не ожидал. Его сдвинули, как когда-то во времена дефицита железнодорожных билетов, подошедшие к кассе мужики иногда отодвигали очередь от окошечка кассира запросто, словно дворник – собранный в кучку мусор. Но у кассы никто никого не знал, а здесь был маленький нефтяной город, а он в этом городе работал иной раз, как он считал, на этих самых мужиков, рискуя должностью и здоровьем. Алик растерялся и спросил:
– Так, а я сейчас где стою?
– А нам по барабану, – ответил мужик в футболке.
Алик окинул взглядом очередь, та молчала, как палка копченой колбасы, напоминая о своем сорте изгибами и крупными сальными вкраплениями лиц. Разрезать подобную кулинарию возможно только силой и хамством. Алик вспомнил Хамовского, но решил достать еще один козырь, ушедший в колоду врачебного кабинета.
– Тогда я тоже пойду за своим знакомым, который сейчас в кабинете, – сказал Алик и опасно сблизился с Турковым.
– Этот номер не пройдет, – тут же отреагировал Турков. – Сейчас пойду я.
– Слушай, ты же видел, что он мой знакомый, – призвал к рассудку Алик. – Нас разделяло три человека, не хотел вставать впереди без острой нужды. Но теперь она возникла. Видишь, за моим бородатым какая толпа встала?
– А хрен тебе с винтом, как у свиньи, – едко сказал Турков и крепче встал возле дверного косяка. – Это мое место.
Бородатый, мужчина в футболке и другие сделали вид, что ничего не слышат. Алик понял, что ему надо занимать очередь заново. Он отошел в сторону, внутри все кипело, как в кастрюле борща, и пузыри доставляли наверх то капусту огорчения, то картошку непонимания.
Турков проводил его мыслью: «Хоть что-то отобрал у власти. Пусть стоит, нечего в кабинете кресло отсиживать».
«Какая мелочность и неблагодарность», – раздумывал Алик, отходя от очереди.
Дверь в кабинет врача открылась, и из нее вышла кожаная жилетка. Но едва Турков направил в ногу в кабинет, как голос позади него строго произнес:
– Подождите, отойдите!
Турков на командные голоса реагировал, как звуковые включатели на хлопок. Он обернулся и увидел солидного мужчину в белом халате.
– Вам придется подождать, – коротко, но четко приказал тот. – Тут группа вне очереди.
За спиной белого халата стояло не меньше десятка человек, но против командного голоса власти Турков был бессилен. Он мог ненавидеть, ругать в глубине души, но внешне его внутреннее негодование выражалось в огорченном смирении.
Алик наблюдал эту сцену, находясь у гардероба.
Первый из пациентов, приведенных мужчиной в белом халате, вошел во врачебный кабинет, и дверь закрылась. Турков по-прежнему стоял рядом с входом, но уже не уверенно, а подавлено и разбито и только норковая кепка по-боевому блистала мехом.
Да что Турков! Вся очередь вместе с бородатым и мужиком в футболке растерянно замерла. Взгляды переместились на Алика, и он прочитал в них народный призыв: «Ну, что же ты?! Ты же журналист боевой, смотри, что вытворяют! Нас за людей не считают. Давай, помоги».
На мгновенье сердце Алика заколотилось в предвкушении,… но он вспомнил, как эта же очередь его отринула, отвернулся и протянул гардеробщице грушевидный зеленый номерок.
«Все они одинаковые, ни у кого помощи не допросишься, – подумал Турков, наблюдая за Аликом. – Вот только бы эту очередь выстоять, и тогда…».
***
Обида – это та почва, на которой деформируются чувства. Обида засасывает как болото и разъедает как кислота. Однако «Затмение проходит, если солнце продолжает гореть, а небесные тела движутся», – Алик опять вытачивал фразы, сидя в кресле, и тут же себя ругал. – Длинно и ничего необычного. «Затмение проходит, если движение продолжается». Главным при избавлении от затмения становится движение. Надо двигаться. Сумрак сменяется светом, если движение продолжается, возможно, потому человек хватается за движение как за последний шанс, но, к сожалению, это движение человек чаще воспринимает не как внутреннее изменение, а как физическое упражнение.
Большинство смиренно сидит перед мясорубкой и следит за падением