Читать интересную книгу Ты самая любимая (сборник) - Эдуард Тополь

Тут, на их счастье, появилось и даже остановилось желтое такси, редкое по тем временам.

Надя обрадованно открыла заднюю дверь и села в машину.

— Вот спасибо!

Пожилой водитель в линялой майке, хмуро утираясь от жары застиранным вафельным полотенцем, сказал не поворачиваясь:

— Куда едем?

— В больницу, пожалуйста!

Водитель отпил воду из пластиковой бутылки:

— Вылазь. Я в гараж.

— Ну, я вас очень прошу! У меня ребенок…

— Я сказал — вылазь.

Надя взорвалась:

— А ну ехай, блин!

Водитель изумленно повернулся:

— Что?

— Ехай, я сказала! А то щас ребенком всю машину обосру! Езжай!

Водитель, полотенцем утерши пот с шеи, переключил скорость и поехал.

Мимо ВДНХ, то есть, простите, ВВЦ… мимо разобранных на части мухинских рабочего и колхозницы… вниз по проспекту Мира, в сторону Института им. Склифосовского…

Сидя на заднем сиденье, Надя качала на руках плачущего Ваню.

— Сейчас, Ванечка, сейчас! Не плачь! Щас нас доктор посмотрит…

— А чё с пацаном? — спросил водитель через плечо.

— Не знаю, поносит… Тише, родной, тише… Сейчас к доктору приедем…

Водитель неожиданно свернул к тротуару и затормозил.

— В чем дело? — спросила Надя.

Водитель вышел из машины, обошел ее и открыл заднюю дверь.

Но Надя отпрянула:

— Нет! Я не выйду!

— И не надо. Дай ребенка глянуть. Разверни памперс…

Надя прижала Ваню к себе:

— А вы чё? Доктор, что ли?

— Я лучше доктора. Патологоанатом. Клади его, не бойся…

Надя недоверчиво положила Ваню на сиденье. Ваня орал и сучил ножками.

Водитель открыл памперс, посмотрел на фиолетово-коричневую жижу в нем. Одной рукой снял со своей шеи вафельное полотенце, второй умело поднял Ваню за ножки и подложил полотенце под памперс. А памперс вынул из-под обкаканного ребенка и понюхал.

— Ты ему сливовый сок давала?

— Нет. Что вы!

— Не ври! Понюхай! — Он протянул ей обкаканный памперс. — Нюхай, не бойся! Это ж твой ребенок!

— Да не давала я, клянусь!

— Ну, мне-то не заливай! — сказал водитель. — Я тридцать лет желудки вскрывал. Смотри, цвет какой…

Свернув памперс, он баскетбольным броском забросил его в мусорную урну на тротуаре. Затем, перегнувшись через сиденье, достал свою пластиковую бутылку с водой, умело поднял орущего Ванечку, обмыл ему спинку, попку и промежность. И сказал:

— Молодец, Иван! Хорошо кричишь! Легкие развиваешь!

Ваня умолк — то ли от воды и чистоты на теле, то ли от голоса водителя.

— Давай салфетку, подгузник, — сказал Наде водитель.

— Нету больше. Это последний был…

— Да? Думать надо, когда из дома выходишь!..

Водитель обтер Ваню одним краем полотенца, обернул его попку сухим краем и ловко закутал, как в пеленку. И приказал Наде:

— Все, вылезай. Вон аптека, купишь марганцовку и разведешь. С тебя десять рублей.

Надя, выйдя из машины, удивилась:

— Сколько?!

— А сколько ты думала?! Давай, давай! Неча детей рожать, если денег нет. У меня шесть внуков, и всех я кормлю.

Порывшись в своей заплечной сумке-рюкзачке, она отдала ему десять рублей.

— Держи, — передал он ей запеленатого в полотенце и разом заснувшего Ваню. — А в больницы не суйся — там одни рвачи остались.

Домой добирались в метро.

Надя стояла в конце душного вагона, все места были заняты, и пассажиры, обозленные кризисом на всё и вся, делали вид, будто не видят Надю с ребенком.

А Ванечка спал, устало уронив потную головку ей на плечо.

Поезд затормозил, радио сообщило:

— Станция «Улица 1905 года». Осторожно, двери закрываются!

В другом конце вагона появилась хлипкая пятнадцатилетняя нищенка с грудным ребенком, закутанным в тряпье. На груди у нищенки была картонка с надписью химическим карандашом: «ЛЮДИ! ПОДАЙТЕ ХРИСТА РАДИ! УМИРАЕМ ОТ ГОЛОДА!» Придерживая ребенка одной рукой, нищенка держала в другой руке железную кружку и молча шла по проходу.

Нищенке никто не подавал — кто делал вид, что спит, кто отгораживался газетой с заголовками о грядущем кризисе…

Надя смотрела на это во все глаза, и ее глаза встретились с глазами нищенки, которая, Наде казалось, шла по проходу прямо на нее, словно будущая судьба.

Поезд остановился.

— Станция «Беговая»…

Нищенка посмотрела на Надю и вышла из вагона.

— Осторожно, — предупредило радио, — двери закрываются.

За окном было по-июльски светлое ночное небо.

Ванечка спал в люльке рядом с Надиной кроватью.

Надя лежала в кровати, смотрела в потолок и беззвучно плакала, слезы катились из глаз на подушку. Затем отерла слезы, села, достала из-под подушки школьную тетрадку с карандашом, посмотрела на заложенную в тетрадке фотографию, вырезанную из цветного журнала, заложила ее в тетрадь и, пришептывая, стала писать на чистой странице:

Дорогой мой, родимый!

Если только бы мочь,

Если только бы мочь

Слать тебе телеграммы,

Чтобы мысли мои о тебе

Передать,

Ты бы горы скопил

Бумажного хлама,

Их не в силах —

Одну за другой разорвать…

Посмотрела в окно, пошептала и продолжила:

В день сто раз бы стучались

К тебе почтальоны,

Высыпали б мешки телеграмм на порог!

Сам начальник главпочты,

Пожалуй, поклоном

Нас при встречах случайных

Приветствовать смог!

Если ж ты, мой любимый,

Додумавшись, ими

Станешь печку топить

Средь зимы, в гололедь,

Без обиды твое я шептать буду имя —

Мне тебя хоть бы этим

Немного согреть…

Шепотом перечитала написанное, достала из тетрадки заложенную в ней вырезку из журнала — фотографию Сергея Бодрова, еще раз полюбовалась им, поцеловала, заложила в тетрадь, сунула тетрадь под подушку и успокоенно заснула.

* * *

Чуть позже Надя варила на плите манную кашу. «Акаи» стоял на подоконнике, по радио звучал «Вальс цветов». Надя помешивала кашу ложкой и одновременно разговаривала с Ванечкой, сидящим на детском стуле:

— Кашка на воде, молока у нас нет, но будет вкусно, вот увидишь!

Выскребла из банки засохшее малиновое варенье, положила в кашу и размешала. Каша стала малинового цвета.

Ванечка от нетерпения и голода сучил ножками и что-то лепетал.

— Сейчас, дорогой, сейчас! — Надя достала из морозильника тарелку. — Ой, холодная!

И стала остужать кашу — переливать из кастрюльки в холодную тарелку и обратно.

Ванечка от нетерпения и голода расплакался.

— Все! Все! Даю! Даю, дорогой! Даю, мой родненький! — Чайной ложкой Надя зачерпнула кашу, подула на ложку, попробовала, снова подула и стала кормить Ванечку. — Вот так, дорогой!.. Вот так!.. Вкусно?.. О-о-очень вкусно!..

Оголодавший Ванечка жадно ел, улыбался ртом, раскрашенным в малиновый цвет так широко, как у циркового клоуна, кряхтел от удовольствия и ручонкой даже тянул тарелку с кашей к себе. А Надя кормила его, открывая рот вместе с ним:

— Во-от так! Умница! У нас еще четыре дня, но мы их ждать не будем, мы с тобой завтра в Уярск уедем. Сейчас отнесем вещи в ломбард, купим билет и — тю-тю, Москва! Ну ее! Ишь чего придумали — детдом! Нет, в Сибири ты станешь сильным мальчиком! Настоящим мужчиной! Во-о-от так! Вкусно? А Зинка плохая — дала тебе сливовый сок! Вот подлая! А ведь мы с ней по жизни подруги, с детского сада! Но теперь мы с ней больше не будем дружить! Конечно, там такой конкурс! Девять человек на место! Они же не могут из одного Уярска двух актрис принять! Вот она и… Все съел?! — Надя собрала ложкой кашу у Ванечки вокруг рта и скормила ему. — Вот молодец! Ничего мне не оставил! — Выскребла с тарелки остатки каши и съела сама. — Да, вкусная была… Ой, смотри!

В открытое окно один за другим влетали мыльные пузыри, радужные от утреннего солнца.

Надя, подхватившись, выглянула на улицу.

Там, на балконе над Ваниной квартирой, стояли два восьмилетних близнеца и выдували мыльные пузыри. Пузыри, переливаясь и лопаясь на солнце, летели вниз, иные залетали в Надино окно.

Ванечка потянул руки к летящим пузырям.

— Ой, ребята, еще! — попросила Надя пацанов.

Близнецы выдули еще.

Надя прибавила звук в «Акаи», подхватила Ванечку и под «Вальс цветов» стала танцевать с ним среди радужных мыльных пузырей. Ваня смеялся и тянул руки к пузырям, но тут зазвенел дверной звонок. Надя, вальсируя с Ваней на руках, подошла к двери:

— Кто там?

— Откройте! — сказал женский голос. — Служба опеки!

— Как? Еще четыре дня! — испугалась Надя и заметалась с Ваней по квартире.

А дверной звонок не умолкал.

Надя глянула в кухонное окно — внизу стояла пустая милицейская машина, а наверху, на балконе два пацана продолжали выдувать мыльные пузыри.