Проблема состояла именно в этом ненужном символизме. Ролфа это знала, и потому решила все слова повествования вынести за скобки, то есть не пропевать.
Иначе хор превратится в суфлера, лишь комментирующего то, что и так видят зрители.
Не складывалось также с самим Данте — то есть с персонажем по имени Данте. Поначалу на его роль Милена отобрала одного из своих Крошек, Питерпола — дюжего парня, уверенно топающего на кряжистых мужских ногах, — эдакий «человек из народа». Однако достаточно быстро прояснилось, что «человеком из народа» Данте ни в коем случае не был. На всех рисунках и гравюрах он представал человеком-сполохом, с острыми как кинжалы глазами, носом и подбородком, — политическая фигура той злодейской, убийственной эпохи. Вот он, истинный его образ. Питерпола, вежливо извинившись, с роли пришлось снять.
В уме Милена по-прежнему будто прокручивала запись.
Так, теперь животные. Они тоже были полны символизма. Милена при виде их затосковала. Лев, рысь, волчица с тяжелыми сосцами — чудесные звери. И не нужно придавать им никакого людского коварства. Лев вовсе не склонен к убийству, волчица — вовсе не воплощение алчности. Милена остановила запись, пытаясь вообразить их по-новому, с человеческими лицами.
Стоило сознанию чуть расслабиться, как звери совершенно непроизвольно отрастили себе лица Троун Маккартни. Разум Милены с содроганием выскочил прочь из фокуса, из «Комедии». Музыка Ролфы продолжала между тем негромко звучать. Она была пока единственной частью оперы, работающей безотказно.
Милена подняла голову. Рядом стоял Майк Стоун, держа на отлете скрипку, словно предлагая ее Милене.
— Милена, а как насчет музыки? — тактично спросил он.
— Почему бы и нет? — не стала, к удивлению для него, возражать Милена. По крайней мере, с «Комедией» сейчас все равно ничего не ладилось.
— Я научил Криса играть скрипичный концерт Бруха [22]. Хочешь послушать?
Милена снова почувствовала, как у нее на лице растягивается невольная улыбка. Надо отдать ему должное, Майк Стоун все же не лишен определенного шарма.
— Ты что, обучил космический корабль исполнять Бруха?
— Он сам воспроизводит партии альта и ударных, — с энтузиазмом сообщил Майк. — А струнные и духовые доращивает по своему усмотрению.
Одновременно с тем, где-то вне фокуса, Милена услышала первые слова самих персонажей «Комедии». Данте повстречал дух Вергилия и сейчас пел:
«Спаси, — воззвал я голосом унылым, —Будь призрак ты, будь человек живой!»
Майк Стоун усаживался, пристраивая под подбородок скрипку.
Партию Вергилия исполняла Сцилла, отвечая Данте голосом высоким и чистым:
«Он отвечал: “Не человек; я был им”».
«Надо же! — подумала Милена. — Я же сама, сама ее приземляю. Нет, надо искать ко всему какой-то иной подход». И «Комедия» смолкла, словно она от нее отключилась.
Майк Стоун самозабвенно играл, продираясь сквозь шедевр Бруха. Смычок то и дело с рашпильным скрежетом елозил по скрипичным струнам. Каким-то непостижимым образом это зрелище шло на пользу настроению — все равно что наблюдать, как балерун в постановке Россини поскальзывается на банановой кожуре. Вокруг, заходясь от усердия, как толстяк, поющий у себя в ванной, гулко ухал «Христов Воин».
«Глянь-ка, это же совсем иной мир, — внушала себе Милена. — Поющие космические корабли. Ангелы, скользящие меж звезд; астронавты, которые выращивают животных из памяти. Вот и «Комедия» должна предстать такой же новой».
Брови у Майка Стоуна от сосредоточенности чуть не налезали одна на другую. Притопывали широко расставленные здоровенные ступни; согнутые локти ходили ходуном, как у кузнечика. Милена поймала себя на том, что все ему прощает. Прощает все, что угодно, — впрочем, ему и прощать-то было нечего, кроме разве что неуклюжести и некоторой сумасшедшинки. Она смотрела на него с улыбкой.
Закончив игру, Майк Стоун воззрился на нее как маленький ребенок — глазами, полными доверительного ожидания.
— Клоун, — весело окрестила его Милена.
Птицы в саду звонко щебетали и пересвистывались. Снаружи, пыхнув на мгновение ослепительным бриллиантовым блеском, плавно всходило солнце. «Христов Воин» бдительно опустил на окно матовую радужку фильтра. Вдоль кромки Земли образовался синеватый полумесяц. Солнце и Земля, которая сейчас располагалась сверху, представали как два борца во время схватки или любовники в момент соития. Солнце, помимо этого, имело сходство с крупным иссиня-белым яйцом в ореоле холодного тумана, которое вот-вот отложит Земля.
Милена поймала себя на мысли, что ей хочется остаться здесь — с этой панорамой земного шара, и птицами, и музыкой. Недвижными снежинками серебрились в пустоте звезды.
И ВОТ СНОВА ЗЕМЛЯ.
Звездочки снежинок падали с синевато-серого неба. Милена вспоминала, как примерно спустя неделю после своего возвращения шла по улице Кат на Южном берегу. Снег, заполняя свежие борозды от телег, при падении чуть слышно шипел.
Заканчивали работу лотошники, закрывая свои прилавки. На посту оставался лишь торговец кофе. Стоя под желтым пятном единственного на улице фонаря, он бодро перетаптывался, чтобы согреться, и покрикивал:
— Кофе! Кофе, чай, здоровье выручай!
Кофе пахло решительно везде. От снега, на котором кофе оставлял бурые островки. От пронесшегося мимо мужчины в желто-коричневой шубе, на которой темнели кофейные пятна. Им же несло и от шарфа, которым мужчина замотался до самого носа; шарф тоже был в коричневых брызгах.
В одном из домов с верхнего этажа доносился через окошко странноватый сиплый вой. Женщина-младенец, здесь о ней было известно всем. Не так давно их с ее грудным ребенком одновременно свалила лихорадка. Ребенок ночью умер, а женщина наутро очнулась с разумом своего младенца. И вот теперь лежала днями в ставшей для нее люлькой кровати, ходила под себя и все выла, выла. В проулке частенько видели ее мужа: бедняга шатался с опустевшим, помутившимся взором, видимо тронувшись рассудком.
Это мутировали суррогатные аптекарские вирусы. Они передавались от человека к человеку, перенося полную ментальную структуру от одного человека к другому, тем самым замещая прежнюю. Таким образом, одна личность могла фактически устранять другую. Поначалу в глаза это особо не бросалось. Ну, ходили смутные слухи. Помнится, прошлым летом Милена слышала о стареющем актере Зверинца, который проснулся однажды в полной уверенности, что он — юная, прекрасная Бестия. Как же он выл, заходился в рыданиях, увидев себя в зеркало! Болезнь стала проявляться наглядней, когда все больше людей начало лаять и мяукать. Кто-то пытался взлететь, прыгая для этого с моста Хангерфорд. Вирусы переносили информацию от особи к особи. Некоторые начинали принимать себя даже за птиц или хомячков.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});