По одну сторону улицы — там, где с давних пор стояла бетонная аркада, а теперь носорожьим рогом сквозь заросли пожухлой крапивы пробивался Коралл, — Милена заметила большой лист черной резины. На нем, стоя на коленях как в молитве, примостились Жужелицы. Сейчас они, подняв у мостовой поребрик, ковырялись под ним в земле, мелко подпрыгивая от озноба.
— Створки устриц, — шептал один, просеивая из ладони в ладонь мерзлый песок и снег.
— Окурки, — полушепотом вторила ему женщина.
— Холодные дождевые черви! — вдруг грянули все хором и рассмеялись.
На одном из них был истрепанный пиджак с блестками, причем остальные Жужелицы относились к этому своему собрату с особым почтением: лизали ему уши, шептали что-то на ухо, отодвинув заскорузлый от грязи блондинистый локон.
Это был Король. Король из «Бесплодных усилий любви».
Стоило Милене поравняться с Жужелицами, как те опасливо съежились. Втянув головы в плечи и повернувшись лицом друг к другу, они, тем не менее, искоса поглядывали на Милену.
— Привет, Билли, — остановившись возле бывшего коллеги, нежно сказала она. — Билли, ты меня помнишь? Я Милена. Констебль Тупица: «Это уж про меня, с вашего соизволения». Ну, припоминаешь?
— Угу, Ма, — отозвался тот со смутной улыбкой, избегая на нее смотреть. Остальные сгрудились вокруг него в кучу.
Жужелицы держались тем, что сбивались в стайки и все вместе сосредоточивали внимание на одном и том же. Они оборонялись от жизни, от чересчур сильного, неизбывного ее давления, давления со всех сторон. Стоило мимо Жужелиц промчаться лошади — этой мускулистой, потной, фыркающей громадине, — как те, если она заставала их врасплох, могли все разом лишиться чувств. Милена этому не поверила бы, если б сама однажды не стала невольным свидетелем подобной сцены: целая стая Жужелиц дружно грохнулась в обморок. Доводилось ей видеть и то, как Жужелицы нежно, со слезами на глазах целуют булыжники в том месте, где колеса телеги раздавили голубя.
— Как у тебя, Билли? — участливо спросила она.
— Всё в линеечку, — отозвался тот, по-прежнему стараясь не встречаться с ней взглядом. — Всё-всё. — Он печально возвел задумчивые очи, как бы глядя на звезды. На ресницах у него дрожали снежинки.
Мутировал вирус сопереживания, будивший сочувственное воображение. Воспитательницы, Нянечки, Медсестры, а в особенности Актеры — все они приобретали этот вирус у Аптекарей. Новая его генерация 2 В вызывала острейшую, гипертрофированную степень единения со всем одушевленным — или тем, что им когда-то было. Жужелицы могли считывать проявления живой материи — любые ее эманации; будь то в останках животных, в почве, воде, воздухе.
— А линии эти, — догадалась Милена, — они касаются звезд, да?
«И пронизывают Землю. И колеблются, вторя любым мыслям».
Билли, повернувшись, наконец посмотрел на нее затуманенным взором и по-детски открыто улыбнулся.
— Ты Жужелица? — произнес он.
— Нет, — ответила Милена. — Но я знаю про линии.
Гравитация являла собой мысль. Мысль являлась жизнью. Гравитация свивала вакуум в листок, что был когда-то наделен жизнью. Остов листика все еще пел — задумчиво, тихо — о своей жизни на дереве. О том, как порывы ветра, сорвав, швыряли его из стороны в сторону, пока в момент затишья он, невесомый как вздох, не опустился наконец на землю. Почва пела о листьях, которыми сама когда-то была. Об ореховых скорлупках, апельсиновых корочках, о собачьих какашках и кожаных башмаках, о ветхом тряпье и поте людей, носивших его, пока оно было еще одеждой. Из-за пределов гравитации мертвые взывали к Жужелицам песней.
— Все съедобное плачет, — поведал Милене Король. — Ему так больно. Его терзают, сжигают, варят в кипятке.
Нынешняя еда зачастую выращивалась из гибридов — живых клеток. Они были живыми, когда их продавали, готовили и ели. Поэтому при виде жующих Жужелицы страдальчески вскрикивали. Они не могли носить натуральную одежду из хлопка, шерсти или шелка, не говоря уже о коже и мехе. Одежда начинала им петь. Пело им и солнце, которому они с блаженством откликались встречной песней.
«Живите на родопсине», — взывали Жужелицы к людям всякий раз, когда они набирались сил, чтобы находиться рядом с людьми — что удавалось не всегда: уж слишком резкие энергетические эманации испускали люди: в одиночку и не выстоишь. Держаться на людях они могли только большими группами, да и то недолго, обычно вскоре рассеиваясь, как робкие обезьянки.
До Милены только сейчас дошло, что перестал идти снег. Стояла ясная, с сухим морозцем погода.
— Кофе-е! — все так же кричал через улицу торговец. — Кофе, чай, здоровье выручай!
Пар от бачка, курясь в воздухе, золотистыми слоями зависал в свете фонаря.
— Кофе мучается, кричит, — сказал Король с жалостью. Аптекарские вирусы были выведены из вируса герпеса, и поэтому губы жгло, когда они соприкасались с горячим кофе.
— И вирусы тоже, — продолжал жалеть Король. — Некоторые из них от муки даже погибают.
Чудовищней всего было то, что наряду со всеми живыми существами Жужелицы сочувствовали еще и вирусам.
К ТОРГОВЦУ КОФЕ вперевалку подкатила какая-то тетка с кувшином. От холода и передозировки кофеина ее трясло, как старую коляску без рессор. Мутными глазами она уставилась на Милену — с такой ненавистью, что у той захолонуло сердце; будто какой-то луч полоснул. Этот же луч полоснул и по Жужелицам, сразу боязливо съежившимся в один большой ком.
— Билли? — окликнула Милена. Тот не отзывался. Она, встав на одно колено, бережно погладила его по свалявшимся в колтун волосам.
«Бедняга. Ты же был у нас самым красивым. Тебя все девушки любили, томились, вздыхали по тебе, переживали, что ты не обращаешь на них внимания. А голос у тебя был чистый мед, и на сцене ты завладевал вниманием так же легко и естественно, как дышал. Я и та, глядя на тебя, верила, что люди способны по-настоящему, без театральности, разговаривать словами Шекспира».
— Билли, тебе же холодно, — сказала она. — Ты где живешь?
— На Кладбище, — прошептал он.
Милена приостановилась. Надо же, опять Кладбище.
— Пойдем, — сказала она. — Пойдем я тебя отведу. — Она поднялась, а вслед за ней поднялись и все Жужелицы, словно кто-то потянул их за ниточки. И тронулись по улице Кат за ней, в своих заношенных полушубках из искусственного меха, в пластмассовых ботинках.
«Сколько людей за это время деградировало, — невесело размышляла Милена. — А я-то старалась, сыпала цветы из космоса. Впечатление такое, будто земной шар не один, а их несколько и я сейчас ошиблась Землей».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});