Читать интересную книгу Рыцари былого и грядущего. Том II - Сергей Катканов

— Откуда вы, такие благочестивые? — спросила Глеба и Ансельма игуменья, грузная пожилая женщина с тихим спокойным лицом.

Друзья охотно рассказала о себе. Мать игуменья не выразила ни удивления, ни восхищения, ни сомнения. Она помолчала немного, казалось, глядя куда-то вдаль, а потом мирно и дружелюбно сказала:

— Ну что ж, ребята, становитесь на послушание. Поживите у нас, сколько поживётся. Богослужений старайтесь не пропускать.

Ребята охотно делали всё, о чём их просили, в основном — в саду и на грядках, а порою и просто на побегушках. Уставали очень сильно и не столько даже из-за работы, сколько из-за богослужений. Раньше им казалось, что в Церкви они — свои люди, но на деле оказалось не так. Они и представления не имели о том, что такое жизнь церковного человека, тем более монастырского трудника. Духовник монастыря, старенький иеромонах, многое им объяснил, велел кое-что почитать и принял первые в их жизни сознательные исповеди. Они с увлечением погрузились в трудный и радостный мир настоящего православия. Поселили их на некотором удалении от монастыря, и с монашками, кроме благочинной, они, конечно, почти не общались, но постоянно видели их в храме и иногда обменивались короткими репликами.

Монахини были удивительны. Все они говорили по-русски, хотя, порою, уже с выраженным акцентом — большинство из них родилось во Франции. Впрочем, это ничего не меняло, да и вообще ничего не значило. Они были настоящими. Русских из себя не изображали, в «исконность и посконность» не играли, акцента совершенно не стеснялись. Держали себя очень ровно, доброжелательность выражали в основном глазами и всё время тихо улыбались. Для монахинь явно не имело никакого значения, что один из трудников — русский, а второй — француз. Таков был дух монастыря — национальность здесь растворялась в религиозности.

Как-то перед сном Глеб, в изнеможении упавший на койку, сказал:

— Я всё думаю про нашу белую эмиграцию. Нельзя без слёз смотреть на их потуги остаться русскими. И православие для них — лишь некий элемент национального самосознания. Они держатся храма, как островка Родины, они и православные только потому, что русским так положено. А вот ты, Ансельм, если бы тебя судьба забросила в Россию, стал бы держаться католицизма, только потому, что ты француз?

— Я франк. Я держусь веры Меровингов и Каролингов, а таковая есть православие.

— Ну-ну-ну… Не кипятись. Никто у тебя Родину не отнимает. Хочешь считать себя франком на здоровье, только подумай о том, много ли это тебе даёт? Может быть, твои предки были галлами, которые держались религии друидов, а, может быть, готами, исповедовавшими арианство, да ведь и франки до крещения Хлодвига были арианами. Если для тебя очень важно, что твоя вера вера твоих предков, так это значит, что для тебя вера вообще не очень важна, ты, скорее всего, предкам и поклоняешься. А в моём роду, наверное, можно отыскать и татарина-мусульманина, и поляка-католика, и немца-протестанта, не говоря уже о предках — язычниках. И какой же веры мне теперь придерживаться, если я буду ориентироваться на свою национальность, каковую и установить-то толком невозможно?

— По-твоему, это имеет отношение к трагедии белогвардейцев?

— Вот именно! Боюсь, что для большинства белогвардейцев православие отнюдь не являлось внутренним стержнем, а лишь производной от национальности. Если они за Русь, значит они православные. Такая религиозность не дорого стоит, она очень поверхностна. И выходит, что Белое дело не имело крепкой духовной основы. Потому и проиграли, потому и не завещали нам ничего, кроме ненависти. Мой отец очень любил порассуждать о необходимости «хранить веру православную» и не отказывался порою «пройти сторонкой в Божий храм», но я вот вспоминаю… православие не так уж много для него значило. Это была лишь составляющая его оппозиционности большевизму. А вот когда он говорил: «Мы — русские», его глаза загорались. Только узнать бы ещё, что это такое — русские. Нет больше русских, Ансельм, и франков тоже нет. Но теперь эта мысль уже не приводит меня в отчаяние. Ты посмотри на наших монахинь — для них не имеет никакого значения, кто тут настоящий русский, кто вконец офранцузился, а кто и вовсе француз, прошу пардона. Главное, что православные. Национальность — категория весьма относительная, мы своей национальности никогда толком не знаем, но мы твёрдо знаем, что мы — православные. Это категория абсолютная. Что изменится, если ты завтра узнаешь, что в тебе франкской крови полпроцента? Да ничего. А вот если ты вдруг перестанешь быть православным, тут же изменится решительно всё.

Ансельм начал тихо светиться:

— Ты знаешь, Глеб, у меня тоже мысли где-то около этого бродили. Но, мне кажется, нельзя вот так легко отрекаться от своего национального лица.

— Да не отрекаюсь я, ты пойми. Ещё раз прошу, посмотри на наших монахинь — они-то и есть настоящие русские, именно потому что православные. Они совершенно не похожи ни на советских русских, ни на основную массу эмиграции. И красные, и белые сегодня заражены стихиями, совершенно чуждыми русскому национальному духу. А если сохранить веру, то и останешься русским. Здесь, в Провемоне — исконная, корневая Святая Русь. И это, может быть, именно потому, что никто тут её не пытается возрождать, просто хранят веру православную и всё. Так же и с тобой. Вот ты говоришь, что ты франк. Допустим. Но можешь ты мне объяснить, что это значит?

— Ну это в двух словах не объяснить.

— А надо — в двух словах, потому что размытое понятие лишено смысла. В тебе, может быть, смесь кельтской и готской крови с примесью романской, и всё-таки ты можешь быть настоящим франком, если поймёшь, что это значит. Известно ли тебе, что здесь, в Провемоне, в Средние века было командорство тамплиеров — рыцарей Христа и Храма?

— Я очень мало знаю о тамплиерах.

— Напрасно, mon ami. История храмовников — история героического духа франков. Храмовники хранили безграничную верность Христу, готовы были в любой момент отдать за Него жизнь. Думаю, не случайно именно Провемон стал убежищем русского православного монастыря. Монахини сохранили верность Христу среду тяжелейших гонений, страданий, скитаний. Эту землю Господь давно уже отдал верным своим слугам, потому она и досталась православным. Здесь, в Провемоне, мы с тобой Ансельм по-настоящему встретились — русский и франк.

— Как это замечательно, Глеб, как это возвышенно! Теперь ты, наверное, знаешь, какую клятву принести на могиле своего деда-белогвардейца?

— Да, знаю. Белогвардейцы, сохранившие верность присяге Государю Императору, сражались за Веру, Царя и Отечество. Мы начнём с первого и с самого главного — с Веры. На могиле своего деда я дам обет продолжить Белое дело, возрождая Православие. В первую очередь — в своей душе.

* * *

Глеб и Ансельм решили стать монахами и создать мужской православный монастырь, о чем тут же уведомили провемонского духовника. Седой иеромонах посмотрел на них очень тихо и печально, пожалуй, даже скорбно:

— Живите, как живёте, ребята. Молитесь, воцерковляйтесь. Вы же в Церкви-то ещё не дальше порога стоите, а уже на небо в сапогах лезете.

Ребята, молча, встали и поклонились духовнику, разговор был исчерпан. Но через неделю они опять пришли к нему:

— Батюшка, мы думаем, что уже злоупотребили монастырским гостеприимством, но не хотим отрываться от вашего храма. Благословите арендовать комнату где-нибудь в посёлке и остаться вашими чадами.

— Это можно. Бог в помощь.

— А ещё… не посоветуете ли какое-нибудь рукоделие? Мы пока живём на ренту Ансельма, но, когда станем монахами, откажемся от неё и будем зарабатывать на жизнь своими руками. Только мы ничего не умеем.

— Можно чётки плести. Есть у нас одна старушка-монахиня, большая по этой части мастерица. Обучит, если хотите. Можно по дереву резать, этому и я бы обучил, если способности проявите. А на счёт монашества — не хотите выбросить из головы?

— Никак невозможно. Тогда головы опустеют. Но мы не торопимся. Испытайте нас.

— Из меня-то какой испытатель. Бог испытает. А я помолюсь за вас.

* * *

Прошёл год. Ансельм и Глеб жили по-монашески. Неплохо научились плести чётки, а с резьбой по дереву получилось только у Глеба — ложки с крестиками, рамки для иконок выходили всё интереснее. Их изделия в монастырской лавке стали неожиданно хорошо разбирать. Они очень удивились тому, что эти несовершенные пробы пользуются таким спросом. Потом им объяснили, что любая ручная работа в современной Франции — большая редкость и весьма высоко ценится. Юные подвижники за работу свою денег не брали, оставляя выручку монастырю, но не скрывали счастливых улыбок — кажется, они вполне смогут жить трудами рук своих. В духовной жизни неукоснительно выполняли все требования духовника, который частенько их поругивал и никогда не хвалил, но был с ними по-отечески добродушен.