Эми Мун
 Невольница князя
    Пролог
  Бревенчатые стены терема содрогались от гула.
 С самого утра в хоромах кмета пыль столбом. Ещё бы! Такое событие — сам князь приехать изволит! Забава смахнула со лба пот и, крепче прижав к себе стопку полотенец, шмыгнула в распахнутые двери.
 Надобно в покоях порядок навести, чтобы гостям дорогим спалось сладко.
 Покрепче перину взбить, грязь убрать, полы скребком дочиста выдрать… Ох и трудно это! От студёной воды пальцы ломит, под кожу занозы забиваются… Но Забава готова была хоть языком мыть, только бы яства на стол не раскладывать — уж слишком близок пиршественный зал к покоям кмета.
 Чтоб его лихо сожрало!
 Забава вздрогнула, скорее подошла к разобранной кровати. Нельзя думать! Надо делом заняться!
 Перекинув толстые косы за спину, она потянулась к подушкам, но в следующий миг с визгом полетела на кровать. А сверху навалилось грузное тело.
 Схватив ее за волосы, нелюдь дёрнул так, что чуть шею не свернул!
 — Что ж ты, Забавушка, такая неловкая? — зашипел в ухо, обдавая вонючим дыханием. — Аль нарочно дразнишь, намеки делаешь?
 И кмет захохотал, больно стискивая ее бедро.
 Забава только губу до крови прикусила. И, зажмурившись, взмолилась всем богам.
 День ведь на дворе! Прислуги в тереме полно, воины ходят! Неужто посмеет? Нет, не переживет позора! Не выдержит!
 По щекам хлынули горючие слезы. И кусочек хлебца, что она перехватила на кухне, встал под горлом комком тошноты.
 Ей сейчас дурно сделается!
 — Ай и ладная ты девка, Забавушка, — продолжал шипеть гад, до боли сминая то бока, то грудь. — А уж волосы каковы — чисто золото сверкает-переливается. Богатство!
 Да она бы это богатство обрезала да в реку Чудь бросила! Пусть бы разъели их темные воды, ни волосинки не оставили!
 А под грубыми пальцами уже трещала ткань платья.
 Воздух колом из груди вышибло: ни вскрикнуть, ни слова молвить.
 Да и не тронут мольбы Бокшу. Сколько девок уж слезами умылось, а иные вовсе сгинули.
 Но только Забава хотела взмолиться мертвой богине, чтобы та вырвала ее душу из тела и навсегда избавила от мучений, как от дверей донеслось тихое покашливание.
 — Прощенья просим, благородный кмет… Первые гости уже прибыли.
 Бокша забористо ругнулся.
 Но все же дал свободу. Только для того, чтобы крепче схватить за косы и развернуть лицом к себе.
 — Даже не думай сбежать, девка! — оскалил лошадиные зубы. — А если хоть попытаешься — сестрёнки твои замест старшенькой в постель мою лягут! Поняла?!
 И швырнул на пол так, что кости хрустнули.
 Сквозь слезы Забава видела, как удаляются от нее расшитые золотом да алыми шнурами сапоги.
 Вслед за тяжелой фигурой кмета скрылись и воины.
 А она ещё долго не могла подняться, таращась на раскиданные по полу полотенца.
 Как сбитые птахи, они растянулись на темных досках, а обережный узор мерещился кровавыми ранами на белоснежных их крыльях.
 И она такой же будет… Если выживет.
 А сестры ещё маленькие совсем. Оскудел род Дарена-чеканщика. Нет больше защитников — ни братьев, ни отца. Унес родных мор, теперь Забава сама по себе.
 Поэтому Бокша силу чувствует. Знает, что за сироту никто не заступится.
 Кое-как Забава поднялась на дрожащие ноги. Голова в тумане и перед глазами тоже пелена.
 Ее тело двигалось, поправляло разодранное платье, собирало полотенца, взбивало перину… А сама Забава будто рядом ходила да все никак опомниться не могла.
 Боги, стыдно-то как! Грязно!
 И что ей, горемыке, теперь делать? Хоть в колодец с головой ныряй …
 Взгляд упал на распахнутое окно. А за ним, во дворе, темная фигура знахарки.
 Прислужниц мертвой богини не жаловали. Им не полагалось ни дома, ни имени. Но Бокша рискнул позвать — вдруг у кого из гостей живот прихватит аль голова заболит.
 Не прогонит старуха и ее, Забавы, черную маяту?
 Кинув тряпки, она бросилась прочь из покоев. И чуть не сбила одну из девушек
 — Смотри, куда несёшься, поганка бледнорылая! — зашипела служка.
 Кажется, это была Гарья-кухарка, но Забава глядеть не стала, только быстрее припустила. А вслед ей неслись крики да шуточки стражи. Каждый из мужчин норовил за косу схватить.
 — Бабушка, бабушка… — позвала знахарку, едва заметила вдалеке сгорбленную фигуру.
 Нет, не услышит!
 Но старуха остановилась. Забава мигом оказалась рядом. Хотела жалиться и о помощи просить, а ни слова вымолвить не смогла — в груди сперло.
 — Отдышись сперва, — проскрипела старуха. — И покои мне покажи, не забудь… А то ишь, позвали да не встретили.
 И, цапнув Забаву под локоток, с неожиданной силой поволокла под своды терема.
 — Здесь хоть не болтай, дурища, — бурчала едва слышно. — И у ветра уши есть, а тебе оно надобно?
 Забава мотнула головой. Конечно нет!
 Но старуха едва ли видела. На одном глазу бельмо, да и второй не сильно лучше. Втолкнув Забаву в первую же попавшуюся коморку, старуха лязгнула засовом и уперла руки в бока:
 — Что, не люб красавец? Какова привереда!
 И захохотал, как закаркала. А у Забавы слезы из глаз покатились.
 — Спаси меня, бабушка, — шепнула, умоляюще складывая руки. — Нет моих сил больше. Умру…
 — Умрёшь, а то как же, — согласилась старуха. — Кмет норовистых любит. Их ломать веселей. А вот ежели судьбу свою примешь и брыкаться перестанешь…
 — Нет! Ой…
 Забава даже рот ладошкой прижала — нельзя кричать.
 А белесые глаза знахарки сверкнули в полутьме, будто у кошки.
 — Подумай хорошенько. Иной раз лучше окоротить нрав, да принять неизбежное. Иначе хуже станет…
 Забава даже руками всплеснула. Куда уж хуже?!
 — … а потерпишь, так боги тебе с троицей воздадут, — продолжала старуха. — Ой и хороший жених будет! Ласковый, работящий. Любить тебя будет сладко-сладко…
 Искушающий шепот лился в уши медовой патокой. Крепил внутри слабую надежду на то, что все обойдется. Подумаешь, всего-то и нужно что не противиться. Упасть в руки кмета и дать измываться над своим телом, будто она девка продажная. Не морщиться от его вонючего дыхания, не кричать, призывая богов в помощь, не плакать от боли. А наутро, глядишь, он и отпустит. Другую найдет.
 Забаву так и перетрясло. Аж тошно сделалось.
 — Нет! — закричала не своим голосом.
 И сухонькая ладошка тут же запечатала рот.
 — Не ори, дурья твоя башка!
 Но Забава только головой мотнула, сбрасывая руку знахарки.
 — Нет, никогда, ни за что! — продолжила, но уже тише. — Бабушка! Помоги! Отвадь это лихо косорылое от меня и от других бедных