Его светлость
Роман
Анна Сеничева
© Анна Сеничева, 2017
ISBN 978-5-4485-0499-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Пролог
Ранним вечером в начале марта над городом плыл заунывный колокольный звон. Он лился с пяти башен-звонниц, которые черными, точно обугленными, остовами смотрели в пасмурное небо.
Хоронили старого князя, почившего третьего дня.
Фамильное кладбище лежало позади замка, на склоне Зеленой горы. Там и вырыли могилу Ливию Темному – за ручьем, на самом юру, продуваемом всеми ветрами.
Ржаво скрипела калитка кладбищенской ограды. Было холодно и пахло стоялой речной водой.
Вокруг могильного камня стояли всего четверо – только ближайшие советники. Один из них, сутулый и седоватый, в поношенном коричневом балахоне, дочитывал отходную речь. Накрапывал дождь, и чтец недовольно взглядывал на небо, торопясь закончить.
– …дарует вечный покой, и сияет ему вечный свет, – бурчал он под нос, – и да поможет земле, осиротевшей без отца…
– Истинная правда! Сироты мы, сироты горькие остались, – расчувствовавшись, вполголоса сказал другой и поправил рукав. Сиротское его одеяние было глубоких иссиня-черных тонов и колом стояло от серебряной вышивки.
– Вы еще слезу пустите, – лениво ответил сосед, смахнув с гладкой лысины капли, – случай подходящий.
– А вы челюсть не свихните, как зевать станете, – сердитым шепотом отрезал страдалец, повернув голову: дорогая парча воротника хрустнула, и лысый криво усмехнулся.
По другую сторону могилы стоял дворянин в черном. Одет он был просто и строго, будто слуга, но стоило ему только поднять глаза, как неуместная перепалка мигом стихла. Лысый уставился под ноги, горемыка вытащил платок и высморкался.
– Погодка… – чтец захлопнул книгу и плотнее запахнулся в балахон: – Благодарю всех, судари, за последнюю дань уважения князю, и далее не смею задерживать.
Он торопливо направился к замку, на ходу распутывая капюшон. Следом за ним, оживленно беседуя, двинулись убитый горем сирота и его лысый приятель. У могильного камня остался только черный дворянин. Когда трое безутешных горюнов скрылись за склоном, он развернулся и медленно пошел к калитке.
На столб кованой ограды были намотаны поводья двух коней. Рядом поджидал молодой человек.
– У вас руки замерзли, – он положил на седло перчатки с графским гербом. Такой же герб и полное имя владельца – Дарен Эмилан – были вытеснены на дорогой коже седла. – Зря не взяли…
– Вот и все, Леронт, – глядя вниз с холма, сказал граф. – Нет у нас больше государя…
– Его уже давно нет, дядя, – ответил молодой человек, распутывая поводья. – Сегодня просто схоронили.
– Молод ты еще очень, мальчик мой.
– И дурак, не правда ли?
– Не без этого, – граф провел рукой по волосам и улыбнулся.
Колокола, один за другим, смолкали, и в студеном воздухе держался медный отзвук. В голых ветвях гудел ветер.
– Решено уже, кто будет править? – Леронт кивнул в сторону замка и неприязненно спросил: – Совет?
– Временно, до прибытия наследника.
– Все-таки на восточный дом решились…
– Да, из-за моря, здесь линия пресеклась. Под корень. Ну да не беда – такой же Ланелит, только выговор восточный.
– И что про него слышно?
– Что слышно? – граф Дарен обнял его за плечи. – А слышно, что будет это герой из героев, такой, что ни в сказке сказать, ни пером описать! И вытащит он наш край из нищеты, а нас из безвестности! Брось печалиться, Леронт, и не такое видели! Идем, что на холоде стоять! Съездим в Заречье, развеемся…
На спуске с Зеленой горы их едва не сбил всадник. Плащ его был забрызган грязью, а наездник еле держался в седле – то ли пьян был, то ли от усталости. Леронт обернулся ему вслед.
– Видели? – спросил он дядю.
– Что?
– Кайма синяя на плаще. Гонец.
Коричневый балахон висел на крючке у двери, а его владелец сидел в кресле у камина, грея над огнем руки.
– Дует изо всех щелей, – недовольно заметил горький сирота, кутаясь в медвежью полость. – Распорядились бы, Вельгер… Первый человек в княжестве, а голодранцем живете.
– Одеваться надо теплее, господин Рифей. Вечно красуетесь, перед кем только, непонятно.
Тот взял со стола розетку с орехами.
– А правда, что государь-то наш будущий дите совсем? – спросил он.
– У этой старой развалины, Алариха, один всего племянник? Ну, значит, этот и есть. Давайте, что у вас там… – Вельгер принял из рук гонца футляр, взял перо и, близоруко сощурясь, черкнул на расписке: «Верфус Вельгер, Казначей княжества. Десятое марта». – Спуститесь вниз, спросите кастеляна замка, лысый такой – мессир Фаради. Вас накормят и устроят на отдых.
Гонец с поклоном вышел.
Вельгер сломал печать, пробежал письмо глазами, скомкал и швырнул на стол.
Рифей с любопытством вытянул шею.
– В Черной Ольхе землетрясение приключилось, – сухо ответил Казначей на его взгляд. – Две деревни развалило, беженцев полным-полно… Опять убытки. И опять на моей земле, как раз где серебро добывали. Рудники завалило, и работать теперь некому, и попробуй, откопай их теперь, – Вельгер поджал губы. – Одно разоренье, куда ни плюнь…
Рифей с хрустом раскусил орех.
– Слышал, в тех местах Серая цапля околачивался, – жуя, сказал он. – Зимой болтали, а кое-кто и живьем видал. Этот просто так не появляется – либо народишко запутает, либо приметы какие раскидает, либо еще какую гадость выкинет. Добра не жди…
– Да, и мне говорили. И что ему спокойно не живется, все лезет, поганец, куда только можно! Ничего, и до него доберемся…
Казначей, кряхтя, нагнулся и подбросил поленьев.
– Все одно к одному… – он сплел пальцы и опустил на них острый подбородок. – Тут ведь земля такая, что в одном месте тряхнет, а по всем горам волны пойдут. Да еще князь этот заморский на нашу голову! Его светлость, будь он неладен…
На подходе была новая череда бедствий, будто мало их сыпалось на Люмийский анклав за последний десяток лет. Княжество хирело и затухало, как уголек из костра: вот он, огненный, наполненный жизнью, остывает и подергивается серой золой. Сожми его рукой – и рассыплется в прах.
И такая рука к Люмийскому анклаву уже тянулась: за его каменными и речными границами мрачной тучей стояло Эрейское королевство, откуда в сторону Пяти колоколен доносились невнятные, но все более слышные грозовые раскаты.
Наступало новое время.
***
– …новое время, – отходя от тяжелых раздумий, повторил король Аларих. В широкое окно задувал влажный морской ветер, шевелил страницы письма, исписанные крупным почерком посланника. – Лихолетье впереди… В Светлых морях нарождается шторм, а волнами, того и гляди, смоет старые династии и намоет новые. Вторая смерть в роду за неполные два года…
– Этого стоило ожидать, – заметил Леккад Селезень. – Хоть и крепкий старик, а все ж не три века ему жить. Что по поводу правления думаете?
– А что тут думать. Будто наследников непочатый край… Где Расин?
Селезень неодобрительно качнул головой.
– Неужто племянника?.. Вы уж простите, величество…
Аларих оторвал глаза от письма.
– Где Расин? – повторил он.
Недовольство в его голосе от Селезня не укрылось.
– А Расин, как обычно, болтается в гавани, – ответил он, – если изволил вернуться из рыбачьей артели. В лавках пропадает или на Старых верфях, точно не скажу, меня он в известность не ставит. А когда я ему людей приставил, которых, к слову, оторвал от службы, Расин заявил, что в няньках не нуждается.
– Возраст такой, – король поднялся, отодвинув кресло, – да еще не отошел от того, что случилось с Сереном. И воспитанием его мало занимались, сам знаешь, – говоря это, Аларих смотрел на портрет в серебряной раме, висевший в простенке меж двух стрельчатых окон.
С портрета улыбалась прекрасная дама в простом синем платье – в ее чертах легко угадывались черты самого короля. За креслом дамы стоял мужчина в мантии посланника с лафийской звездой на груди. Открытое лицо, точная линия подбородка и сдержанная улыбка – настоящую его улыбку, скорее, дерзкий прищур, художник то ли не сумел передать, то ли счел нескромным для фамильной галереи. Аларих так ясно помнил этого бесстрашного посланника и великого наглеца, что даже сейчас ему хотелось по старой привычке прикрикнуть: «Глаза спрячь! С королем разговариваешь!»
– Да, родителю спасибо, что и говорить… – проворчал Селезень, который заметил, куда смотрел Аларих.
– Оставь покойника, – сказал король. Он хотел сказать «в покое», но вовремя оборвал себя.
– Я к тому, что воспитанием не занимались: сейчас-то уже поздновато, – продолжал Леккад. – Привык на своей воле жить, ему теперь никто не указ… Вот помяните мое слово – собьется ведь с пути! Прошлой осенью…