Читать интересную книгу Могикане Парижа - Александр Дюма

– Каким образом?

– Принимать художника и видеть в нем только красивое лицо – плохая рекомендация для женщины!

– Ах, черт возьми, да чего же ты хочешь, чтоб она в тебе видела? Что такое, прежде всего, мадам де Маран? Всемогущая благодаря положению мужа, но нераскаявшаяся Магдалина. Станет она ценить искусство! Она видит молодого, красивого мужчину и смотрит на него, ведь ты тоже любуешься, видя красивую лошадь.

– Да. Но как бы хороша ни была лошадь, я предпочту ей фриз Фидия.

– Ну, а встретившись с молоденькой, хорошенькой женщиной, ты тоже способен променять ее на Фидия?

– Говоря откровенно, дядя…

– Не доканчивай, или ты мне больше не племянник! Г-жа де Маран совершенно права, а ты врешь; ты уж слишком артист, светскости же в тебе очень мало. Ты не замечаешь своих поступков, не следишь за собой, что можно простить только школьнику, а не человеку твоих лет и твоего имени.

– Вы забываете, дядя, что я ношу имя моего отца, а не ваше, и если можно строго порицать поступки потомка Юстиниана III, то к сыну морского разбойника, как вы зовете моего отца, можно относиться поснисходительнее. Мое имя Петрюс Гербель, дядя, а не виконт Гербель де Куртенэ.

– Это не оправдание, мой милый. Весь характер человека обрисовывается в поступи, манере держаться, подавать руку: министр ходит не так, как ходят его чиновники; в поступи кардинала и какого-нибудь аббата, хранителя печати, или простого нотариуса тоже есть разница. Разве ты хочешь походить на привратника или приказчика? Посмотри, например, на твой костюм, ведь он возмутительно плох. Портной твой не что иное, как осел!

– Но на меня шьет ваш же портной…

– Вот прекрасный ответ! Дай я тебе моего повара, как дал портного, и ты превратишь его в дрогиста[9] в какие-нибудь шесть месяцев. Прикажи позвать Смита…

– Этого я не могу сделать, дядя! Он и без того слишком часто навещает меня.

– Прекрасно. Значит, мы в долгу у нашего портного?

– Прикажете послать его к вам, когда он придет?

– Ты сейчас сам увидишь… Я советую тебе позвать портного и спросить, кто одевает твоего дядю? И если он ответит «я», – он бессовестный лгун; это все равно, если бы мой повар вздумал хвастаться, что он распоряжается на кухне! Если мое платье и хорошо, так потому, что я умею носить его. Посмотри на меня: ведь мне уже шестьдесят восемь лет. Старайся, чтоб все на тебе сидело красиво, свободно, и ты будешь прелестным молодым человеком, достойным имени Гербеля де Куртенэ.

– Но что побуждает вас так беспокоиться о моем внешнем виде? Уж не хотите ли вы превратить меня в истинного денди?

– Ты всегда впадаешь в крайности. Я вовсе не хочу сделать из тебя денди, а просто хочу, чтобы ты, мой племянник, был не только красивым, но и изящным молодым человеком. Подумай только, что всякий, знающий нас, при встрече скажет тому, кто нас не знает: «Видите этого молодого человека? Его дядя имеет шестьдесят тысяч годового дохода».

– О, дядя, кто же это говорит?

– Да все маменьки, имеющие дочек на выданье, милостивый государь.

– Прекрасно! А я-то вас пресерьезно слушал. Полно, дядя, вы просто эгоист. Вы хотите меня с рук сбыть, хотите женить.

– Ну так что же? Если бы и так?

– Я еще раз повторю ответ, слышанный вами сотню раз в продолжение этого года: нет и нет, дядя!

– Ах, боже мой! Да ты повторишь это «нет» сто, тысячу раз, десять тысяч раз и все-таки в один прекрасный день придешь и скажешь «да»!

Петрюс улыбнулся.

– Возможно, дядя, но воздайте мне должное, сознайтесь, что до сих пор я моему «нет» не изменил.

– Постой, ты такой же мошенник, как и твой отец. Я предвижу: в тот день, когда ты найдешь свою милую, ты наляжешь на моего секретаря! Ну, объясни, сделай милость, причину твоего упрямства, твоего намерения остаться мальчишкой? Ты, наконец, выведешь меня из терпения!

– Но зачем же вы-то остались этим мальчишкой?

– А потому, что я надеялся, что твой отец или ты продолжите фамилию Куртенэ! Я позаботился подыскать тебе жену, нашел девушку, умную и красивую, с пятьюстами тысячами в каждой руке, а ты смеешь отказываться от этой в высшей степени достойной особы. Но на кого же ты посягаешь? Уж не рассчитываешь ли получить руку королевы Саба?

– Чего же вы хотите, дядя? Молодая девушка, предлагаемая вами, дурна, а я художник. Понимаете вы теперь?

– Нет, положительно не понимаю.

– Прежде всего формы!..

– Итак, ты решительно отказываешься жениться на этом миллионе?

– Да, дядя.

– Ну, будь по-твоему. Я подыщу другую.

– Увы, дядя, я уверен, что вы ее найдете, но позвольте вам признаться в одном: я не так бегу от невесты, как презираю сам брак.

– А, вот что! Ты такой же кровопийца, как твой отец. Значит, ты предпочитаешь терпеливо ждать последнего вздоха твоего дяди. Как?! Я брошу в эту пропасть, которую называют моим племянником, плоды моих шестидесятилетних трудов, буду любить его, как родного сына, ссориться из-за него, как я это только что сделал, с моим другом… То есть я ошибся – с моим сорокалетним врагом, а этот негодяй не захочет раз в жизни утешить меня. Я только об одном всегда его просил: женись, и он мне в этом отказывает! Да ты разбойник!.. Я хочу, чтобы ты был женат, и ты женишься или скажешь причину твоего упрямства.

– Да я вам только что изложил ее, дядя.

– Слушай, если ты не женишься, я прокляну тебя, откажусь от тебя. Я вижу в тебе наследника, посягающего на мои пятьдесят тысяч ливров дохода, и, чтоб не оставить их тебе, я сам женюсь, женюсь на предлагаемом тебе миллионе.

– Но вы сами сейчас со мной согласились, что девушка безобразна.

– Верно; но раз она будет моей женой, я с этим не буду соглашаться.

– Почему же это?

– А потому, что не следует презирать людей только за то, что они нам не нравятся. Полно, Петрюс, будь хорошим малым: ну, если не хочешь жениться для себя, женись для своего дяди.

– Вы, дядя, требуете у меня именно той единственной жертвы, которую я не могу принести вам.

– Но скажи мне, по крайней мере, уважительную причину, тысяча громов!

– Милый дядя, я не хочу продать себя женщине.

– Это еще что?

– Мне кажется, в этой сделке есть нечто позорное.

– Недурно для сына морского разбойника. Итак, я тебя награжу при жизни, я…

– О, дядя!

– Я дам тебе сто тысяч франков.

– Оставаясь холостым, я богаче, чем буду женатым, даже имея в год пять тысяч ливров.

– Ну, я тебе дам двести, триста тысяч, отдам половину всего, что имею, если это нужно. Какого же черта тебе еще? Недаром я бретонец!..

Петрюс взял руку дяди и нежно поцеловал ее.

– Ты целуешь мне руку. Это значит: отойдите, дядя, в сторонку, и чем дальше вы уйдете, тем более доставите мне удовольствие.

– Что вы, дядя!

– А, вот когда я угадал верно! – вскричал генерал, ударив себя по лбу.

– Не думаю, – ответил Петрюс, улыбаясь.

– У тебя есть любовница, негодяй!

– Вы ошибаетесь, дядя!

– У тебя есть любовница, говорю тебе! Это ясно, как день!

– Клянусь вам, нет.

– Я вижу ее перед собой: ей сорок лет, она в когтях держит тебя; вы дали друг другу клятву в вечной любви и воображаете, что это будет длиться таким образом чуть не до второго пришествия.

– Но почему же непременно сорок лет? – спросил Петрюс, улыбаясь.

– Потому, что только в сорок лет можно верить в бесконечную любовь – я говорю относительно женщин – понял? Не смейся!.. Вот он, червячок-то, грызущий тебя! О, я теперь уверен в справедливости моей догадки. Что касается этого, – прибавил генерал и в тоне его послышалось глубокое сострадание, – я даже не порицаю тебя больше; я только жалею тебя, и мне остается только спокойно ждать смерти твоей инфанты.

– Итак, дядя…

– Что?

– Если уж вы так добры ко мне…

– Ты попросишь моего согласия на брак с этой старой ведьмой, мошенник?

– Нет, будьте покойны…

– Будешь умолять признать твоих детей?

– Откажитесь и от этого предположения, дядя, – я не имею счастья быть отцом.

– За это никогда нельзя поручиться! В ту минуту, когда ты входил сюда, маркиза де ла Турнелль убеждала меня…

– В чем?

– Гм… так… ни в чем… Продолжай, пожалуйста. Я ко всему приготовился. Только сделай одолжение, если хочешь сказать что-нибудь очень важное, отложи до завтра, чтоб не повредить моему пищеварению.

– Вы можете, не волнуясь, выслушать меня.

– В таком случае, говори… Рюмку ликера, Франц! Я хочу в самом лучшем расположении духа выслушать исповедь моего племянника… Так, прекрасно. Теперь начинай, Петрюс, – обратился он нежно к художнику, любуясь при свете свечей рубиновыми искрами животворной влаги. – Твоя любовница…

– У меня нет никакой любовницы, дядя.

– Но что же тебе от меня нужно в таком случае?

– Вот уже шесть месяцев, как я люблю одну молодую, в высшей степени уважаемую особу, но, видите ли…

– Нет, ничего не вижу.

– Эта любовь не будет иметь никакого результата, по всей вероятности.