314. ПОВЕСТЬ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Как ни бейся, а эти строкиС биографией не дружат.Ни в какие даты и срокиРаньше смерти никто не сжат.Как ни глянь, а в картины эти,В эти рамы не вмещеныСемь минувших десятилетийНепомерной величины.
Как ни мерь, а они огромны,Потому что теснятся в нихМайских гроз молодые громы,Тени мертвых, страницы книг,Божьи храмы, княжьи хоромы,Чьи-то драмы и чьи-то дремы,Ветровые аэродромы, —Разве ты позабыл про них?
Позабыл, как порой весенней,Ощущая сердечный жар,Эпицентром землетрясеньяСвою личность воображал?Что же это, собственно, значит?Разбирайся сам, человек,Когда память переиначитТвой тревожный и сложный век, —
Наплетет она небылицы,Перепутает явь и сон,Перессорит тени и лицаИ запрет их впрок и в засол,И наполнит своим ущербомПолстолетья — за полчаса…Девятнадцатый век исчерпан.Век двадцатый не начался.
Девятнадцатый век развенчан.Учат реквием скрипачи.Миллионы мужчин и женщинЗачинают детей в ночи.Что же слышится в жарком, жадномЛиковании двух существ?Что за струны стонут, дрожат в немИ глушат мировой оркестр?
Что же ты лихорадишь, бродишь,Тень от тени, звено в цепи?Жди рожденья, бедный Зародыш, —Слышишь, Будущий? — крепко спи!Завтра с ветром намертво сплавятТвой минутный утлый уют,Твою жизнь горючим заправятИ к истории прикуют.
Если верить точным наукам,То в одной из последних главПредназначено твоим внукамВ черный космос лететь стремглав.Но постой! Еще слишком рано.В колыбелях физики спят.Спят в земле запасы урана.Спит гармония. Спит распад.
Пассажиры в дальнем вагонеВ карты режутся, водку пьютИ, не слыша дальней погони,«Выдьнаволгучейстон…» поют.А на станции, на той самой,Что под ливнем дрогнет косым,Ждут курьерского папа с мамой,С ними их восьмилетний сын.
О маршруте не беспокоясь,Не спросив, откуда-куда,Знает мальчик, что всякий поездПронесет его сквозь года.Не успеет он и вглядеться,Что там в окнах, — а на беду,Повзрослеет внезапно детствоВ девятьсот четвертом году.
Чья-то небыль пошла на убыль.В небе Черный плывет Монах.Болен Чехов. Безумен Врубель.Впрочем, дело не в именах.Даже не в мировых событьях…В чем же дело? Не в том ли, чтоЛюди сами спешат забыть их,Сыплют память сквозь решето…
Та эпоха — ничуть не старше,Не моложе иных эпох —В полной выкладке и на маршеИстоптала сотни сапог.Вот она — в маньчжурке ушастой —Пробрела по Тверской-Ямской,—Не зевай, филер, сзади шастай,Топай, гадина, день-деньской!
По сибирским снегам носимый,Прямиком дойти не посмев,От Ходынки вплоть до ЦусимыПробирается Красный Смех.Всполошилась, не спит охрана,—Где-то Красный поет Петух…Но постой! Еще слишком рано.Золотой гребешок потух…
Только слышится крик петуший.Только в чьих-то юных глазахПтица-молния черной тушьюОтпечатала свой зигзаг.Только начерно и напрасно,Словно гости иных времен,Полыхают на Пресне КраснойКумачи рабочих знамен.
Пушки бьют. На дальних заставахВдовий плач и лачужный чад.В насмерть вывихнутых суставахСухожилья века трещат.Дальнобойную пасть ощеря,Брызнув пламенем из-под век,Заворочался зверь в пещере —Пятилетний Двадцатый век.
Наш Двадцатый, наш соглядатай,Провожатый, вожатый, вождь,Под какою будущей датойРазвернется он во всю мощь?Не разобранный на цитаты,Не включен ни в одну из схем,С кем же в заговоре Двадцатый,С кем дерется он? — Правда, с кем?
Дальше — выше! Растет он выше,То Архангел, то Хулиган.Ветерок, лишь только он вышел,Превращается в ураган.Он квадратом скорости светаОбозначил замысел свой,Вот и пущена эстафетаПо дороженьке световой!
А вверху — галактики мчатся!А внизу — в перинном пухуДомоседы и домочадцыПорют всякую чепуху.И насчет светопреставленьяЗа Москва-рекой сеют слух.Так кончается представленьеВ балагане господских слуг.
Исполнители в «Ревизоре»Ждут финала, окаменев.А над сценой пылают зори,А со сцены их гонит гнев.Свищут вьюги в ущельях улицИ сквозь щели проникли в зал.Но и чуткие не проснулись.Полной правды век не сказал.
Но ни в чьей еще теореме,Самой сложной, самой простой,Не раскрыто, что значит время.Еще слишком рано. Постой!Значит, рано иль поздно? — РАНО!Сон вселенной чист и глубок.В голубом окне ресторанаРазглядел Незнакомку Блок.
В ту весну, в то лето, в ту осень,Возмужаньем странно томим,Сам себе неясен, несносен,Я проснулся собой самим.Где-то в зеркале так же точноПричесал вихры мой двойник.Где-то в камере одиночнойАрестант к решетке приник.
Где-то в шелковом шапоклякеНа эстраде пошляк острилГде-то рявкнули гимн гуляки,Брякнув с лестницы без перил.Где-то стыло каленье в домнах.Где-то в жилах подземных руд,В поколенье детей бездомныхШел неслышный, как время, труд.
Между тем совсем неказистаЗаоконная тишина.Пятикласснику-гимназистуВ ней история не слышна.На страницах его тетрадокСинус, косинус, логарифм,Тройка с минусом, беспорядокПеречеркнутых за ночь рифм.
Ничего не может случиться.И всё медленней и мутнейМелководная жизнь сочитсяПо канавам стоячих дней.Между тем, как спирт улетучась,Мчится отрочество в ничто.Чертежом намечена участь.Дело юности начато!
В непостижном будущем где-тоЖенский образ ливнями смыт,Там циркачка в звезды одета,Там цыганка поет навзрыд.Там возникла тема сквозная,Сквозь начало виден конец.И, о том ничего не зная,Сквозь года несется юнец.
Что за молодость, что за повестьЯ уже различил сквозь тьмуИ, к экзаменам не готовясь,Что за трудный билет возьму?Кто же Я — герой, или автор,Или тень в театре теней?Завтра, завтра… Что будет завтра?………….Утро вечера мудреней.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Москва. Зима. Бульвар. ЧерноОт книг, ворон, лотков,Всё гибели обречено.Что делать, — мир таков.Он мне не нравился. И в тот,Второй военный годБыл полон медленных пустотИ широчайших льгот.
Любые замыслы равноБесчестны и смешныПред бурей, бьющейся в окно,Перед лицом войны.Таков на вид глубокий тылКвартир, конур, контор.В них след оседлости простыл,Взамен пустой простор.
Здесь время намертво стоит,Пространство расползлось,Но что же грозный фронт таитВ крови, в потоках слез?Каких вестей ждет Петроград,Каких смертей Москва?Каких наград, каких утратС весны до рождества?
Что значит гул со всех сторон,Ночной туман, перрон,Ненастье, карканье ворон,Казачий эскадрон?..В чем ошибался Архимед,Что Ньютон упустил,Каких не разгадал примечВ гармонии светил?
Печать бессмыслицы на всем,Куда ни посмотри.Стропила вечных аксиомПрогнили изнутри.У Резерфорда и Кюри,В ловушку формул сжат,Такой сюрприз, черт побери,Что физики дрожат!
Дрожит земля. Встревожен бог.И вслед за богом — всяВселенная качнулась вбок,Вниз головой вися.И осушил господь сто грамм,И к ночи принял бром,Но в текст военных телеграммВбил молнию и гром.
Пожухли яркие холсты.Симфонии мертвы.Художник с жизнью был на ТЫИ перешел на ВЫ.Таков обыкновенный мир.Вокруг, куда ни глянь,Что ни осколок — то кумир,Что ни кумир — то дрянь!
Но вот — в метели снеговойС Остоженки ночной,С Волхонки, вдоль по МоховойСтруится тень за мной.В тревожном запахе духовЯ будущим дышу.То героиня всех стихов,Что я не напишу.
«Зачем негаданно, чуть свет,Беспечно и шутяВ Московский университетЯвилась ты, дитя?»И, видимости лишена,Неслышная почти,Прошелестела тишина:«ВОТ МОЙ ОТВЕТ. ПРОЧТИ!»
(На серой стене старого университетского здания висело отстуканное на машинке объявление: «В Мансуровском переулке на Остоженке открыта СТУДЕНЧЕСКАЯ ДРАМАТИЧЕСКАЯ СТУДИЯ ПОД РУКОВОДСТВОМ АРТИСТОВ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕАТРА».)