Халява-то она халява, но генерал-майору дали ясно понять — пилотов от авиазавода надо произвести в первое офицерское звание, зачем иначе им было записываться вольноопределяющимися.
Побурчав, дескать, как же он подготовит гражданских, Александр Михайлович вскоре убедился — эти «шпаки» военное дело знали лучше иных пехотных офицеров, а авиационных званий пока не существовало. В итоге, с мая 1911-го года Михаил Самотаев щеголял в погонах прапорщика, а осенью был направлен на русско-персидскую войну в качестве заместителя начальника Первого российского авиаотряда. Командиром отряда назначили военного летчика Георгия Георгиевича Горшкова.
Сегодняшний разведывательный полет проходил с севера на юг вдоль границы с Турцией. Под перевалом Эсендере стоял эскадрон турок. Сделав для верности пару кругов, Михаил убедился — средств усиления у эскадрона нет.
Такая же картина наблюдалась неделю назад под Капыкёйем. Стоявшая там турецкая сотня ушла на свою территорию, едва появилось передовое охранение батальона Апшеронского полка.
На мигаре стояла рация, а батальонный радист не дремал. Передав для комбата разведданные, Михаил лег на обратный курс. До Ханшана пятнадцать минут лета, после чего поворот почти строго на восток к Тебризу. Там аэродром.
Перед отправкой в действующую армию у Михаила состоялся обстоятельный разговор со Зверевым.
«Михаил, к гадалке не ходи, вопросы к тебе будут. Перед Юденичем не скрывайся, но без „пикантных“ подробностей. Основная цель — генерал должен обратить внимание на нашу подготовку бойцов. Вторая — надо провести компанию в среде господ офицеров по пропаганде стрешаров».
Разговор вышел долгим, оговаривалось все, вплоть до тактики общения с репортерами. Тогда же Командир в очередной раз огорошил — по возвращении из командировки, Михаилу предстояло баллотироваться в Государственную думу.
Разговор с Юденичем состоялся сразу по прибытии авиаотряда в Нахичевань. Николай Николаевич внимательно выслушал доклад командира авиаотряда, штабс-капитана Георгия Горшкова, а по окончании попросил прапорщика Самотаева задержаться.
По-видимому, Юденич отчасти был в курсе специфических «забав» Михаила в Южной Америке. Чем-то иным объяснить интерес генерала к обыкновенному прапорщику-авиатору было трудно.
По тому, как Юденич покручивал свой левый ус, было очевидно, что он испытывает некоторые затруднения, но интересы дела взяли верх:
— Господин прапорщик, спрошу прямо: вы участвовали в Никарагуа-Гондураской компании?
— В Гондурасе я был частным порядком, но о некоторых событиях в курсе, — от развернутого ответа Михаил пока воздержался.
— В том числе о коллизии с морскими пехотинцами Соединенных Штатов в Пуэрто-Кортесе? — поморщившись, генерал все же принял эзоповский язык.
— Говорят, они плохо отнеслись к местным жителям. Как следствие, кто-то крепко похулиганил, выведя из строя второй батальон. На самом деле, местные жители сами мало чем отличаются от бандитов, но кто это был конкретно, — искренне глядя в глаза генералу, прапорщик пожал плечами, — споры идут по сей день.
Тот разговор бы прерван срочным вызовом Юденича к командующему округом, а перед вылетом Михаил получил распоряжение — по возвращении в Тебриз доложить обстановку Юденичу лично.
Самотаев привычно бросил взгляд на альтиметр. Озеро Урмия осталось позади. Слева и впереди почти до Тебриза широкой полосой тянутся соляные болота. Там сесть негде, и вообще с площадками в горах не густо. Справа горы с высотами до трех тысяч метров. Под самолетом редкая зеленка с курдскими кишлаками.
В полетах времени для раздумий хватает, а анализировать Самотаев научился. В противном случае не командовать ему всем контингентом военной компании в Никарагуа.
В последнем наставлении Зверева прозвучали два условия — не скрывать от Юденича методов подготовки бойцов и пропагандировать стрешары в офицерской среде.
Естественно возник вопрос: «Почему именно сейчас, на рубеже наступающего 1912-го года, Командир решил форсировать отношения с армейцами? Что ему мешало это сделать раньше? И нет ли тут связи с его будущим „думством“, а если есть, то какого рода? Внятных ответов на эти вопросы не просматривалось, а спрашивать Командира — сам не сказал, значит так надо».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Размышления Самотаева были прерваны вспышками выстрелов с проплывающего в трехстах метрах справа склона. Круто заложив вираж влево, Михаил почти вывел аппарат из-под обстрела, но последний выстрел отозвался бешеной вибрацией мотора, а на диске воздушного винта ясно обозначилось кольцо. Такое могло быть, если пуля вырвала фрагмент пропеллера. Случай редчайший, но — отлетался.
Быстрый взгляд на карту — под крылом кишлак Азаршахр. Впереди Мамагхани, до него около десятка верст. Не дотянуть, да и вряд ли там стоят казаки. Скорее всего, логово духов.
Местность — поросший арчой выполаживающийся влево склон, на нем тут и там валуны размером с избу, не говоря о мелочи. Самолет не посадить. Прыгать с парашютом удовольствие ниже среднего, но деваться некуда. Главное, пока мотор работает, по максимуму оторваться от басмачей.
Ранец с боеприпасами и НЗ лег на колени. Он будет выкинут первым. На поясе пистолет, на груди бинокль и две лимонки. Чтобы не зацепились стропы, все под летным комбинезоном. Слева карабин с тремя обоймами. Сейчас он в чехле, но достается и собирается в полминуты.
Кое-кто говорит не эстетично, и сидеть неудобно. Темные люди — с таким чехлом стропы не зацепятся, а это куда важнее эстетики. Ради такого можно пять минут и потерпеть.
Теперь оценка обстановки. Противно завывая, самолет тянет вдоль склона общим направлением на восток. Конному без тропы не пройти, разве что в поводу, но это морока. Справа по склону тянется дорога типа «козья тропа». Сейчас она чуть ниже самолета. По ней, отстав на версту, пыхтит десяток злых придурков с допотопными ружьями. Допотопные-то они допотопные, но дуру, сбившую его самолет, держали двое. Страшно подумать какой там калибр. Что еще? Ага, основная дорога идет низом, впритирку к соленым болотам. Значит, впереди развилка — одна тропа уйдет влево вниз на соединение с основной дорогой, вторая вправо вверх к пастбищам. Туда бородачи сегодня точно не пойдут.
Утробно рыкнув, двигатель замолк. Винт застыл, а в наступившей тишине стали слышны вопли несущихся по тропе конников.
Когда до земли оставалось около трехсот метров, Самотаев выбросил НЗ, и следом вывалился сам. Стабилизирующий купол вышел штатно. Спустя три секунды без рывка раскрылся основной. До земли не более пятнадцати секунд полета. Этого времени едва хватило посмотреть, не перехлестнуты ли стропы, разглядеть купол приземляющегося ранца и оценить направление ветра. Увы, ветер западный, и подрулить к ранцу не получится, зато нашлась удобная для приземления площадка, а купол погас, обняв валун. Его и убирать не надо.
Проводив взглядом падающий самолет, Самотаев поморщился — машина с треском упала примерно там, где вниз спускалась «козья тропа». Бензин, к сожалению, не вспыхнул, и секретная рация осталась цела. От вскрытия она защищена, но мало ли что случилось с термитной шашкой после такого удара.
Что должен делать летун после приземления во вражеском тылу? На первый взгляд драпать. В принципе верно, но не совсем. Учитывая расстояние до преследователей и их численность, Михаил быстро собрал карабин, поставил на место прицел, пристегнул десятизарядный магазин с дозвуковыми патронами. Вот теперь ходу к ранцу, но не прямо, а забирая вверх, с выходом во фланг бородачам, если таковые начнут искать падающие с неба подарки. Вряд ли они поняли, что под первым парашютом груз, а под вторым тушка пилота.
Двести метров Самотаев пролетел, что называется, на одном дыхании и тут же плюхнулся за корявый ствол. Его комбез в буро-желтых разводах придавал летчику вид каменюки. Парашют ранца прочно запутался в разлапистых ветвях сухой арчи, его сейчас пытались снять два «зенитчика» в грязных чалмах.
«Ну-ну, аллах вам в помощь. У сухой арчи очень жесткая древесина, а сама она как один большой колючий куст высотой почти три метра. Поди-ка, сдерни с такого купол, а тряпки здесь в цене. Минут десять проваландаетесь. Если не все пятнадцать. А мы пока полежим и оглядимся — нет ли рядом третьего лишнего. Оно, конечно, вряд ли, но береженого бог бережет, — попутно отметив, что так и не расспросил Зверева, почему этих дженгелийцев тот называл то басмачами, то духами, Михаил стал неторопливо осматриваться через оптику, — А что это там внизу за демонстрация? Ба, да это же делегация из Азаршахра»!