Спеша со всех ног к Палатину, я отгоняла мысли о том, как болезненно искривились полные губы нумидийца, оскорбленного подозрением в убийстве Александра. Сколько раз Юба наблюдал, как я томлюсь по Марцеллу — юноше, не имеющему понятия о настоящих трагедиях?
Должно быть, настала пора появиться в триклинии.
Вечером Галлия выбрала для меня — вместо бесконечного черного траура — окаймленную золотом темно-лиловую тунику. Однажды этот наряд восхитил Александра.
— Не плачь, — приказала Галлия, слегка подкрасив мне веки голубым азуритом, а губы — охрой.
При моем появлении по триклинию прокатился изумленный гул. Сердце болезненно екнуло: стол, за которым сидели мы с Александром, за это время убрали. Вернее сказать, передвинули к Витрувию и Октавии. Теперь его заняли Юлия и Марцелл. Мне поспешили отвести место рядом с Юбой, чей мужественный профиль вырисовывался на фоне пылающих свечей. Я присела, и за столом повисло неловкое молчание.
— Мы рады, что ты снова здесь, — промолвила Клавдия, и все приглушенно подтвердили ее слова.
Понемногу беседа вернулась в привычное русло, словно я никуда и не исчезала. Разве что каждый старался смеяться потише, и даже Тиберий не распускал язык. Однако сейчас меня занимал только Юба. В конце концов, повернувшись к нему, я признала, что была не права.
— Насчет чего? — сухо обронил нумидиец.
— Насчет тебя. Я недооценивала твое… великодушие. Статуя Александра — очень щедрый дар.
— Не тебе, а ему.
Я покраснела.
— Неважно. Ты такой внимательный и…
— Забудь. — Он поднялся с места и объявил: — Мне пора удалиться. Август уже близко, а у меня еще куча дел.
— Он возвращается? — вырвалось у меня.
Юба ответил угрюмым взглядом.
— А с ним — пятьдесят тысяч участников альпийского восстания.
— Военнопленных?
— Рабов, — отозвался Тиберий. — Одной лишь Юноне известно, куда их девать; город и так кишит галлами.
Все уставились на меня, и я поняла, почему до сих пор ничего не знала. Они молчали, не желая, чтобы последняя из Птолемеев наложила на себя руки, как поступила Клеопатра, когда все было потеряно и Август появился на горизонте. Впервые увидев нас, он уже знал, что мой брат умрет. Взрослый сын Антония и египетской царицы просто не мог не взволновать умы, создав угрозу для всей империи. Надежды на возвращение не было — вопреки всем стараниям сделаться полезными Риму.
— Мы с Марцеллом собрались в театр, — поспешила сказать Юлия. — Хочешь с нами?
Я помотала головой.
— Сходи, — настаивала Октавия, — сегодня дают какое-то греческое представление.
— Софокла, — вставил племянник Августа.
— Нет. Лучше пойду к себе в комнату.
Витрувий многозначительно посмотрел на сына. Неудивительно, что вечером в мою дверь постучали.
— Тебя отец послал? — осведомилась я.
Луций хотел отпереться, однако все же признался:
— Да. Но я бы и так пришел.
Вступив на порог, он замер с округлившимися глазами. Все стены были задрапированы алым шелком. Бронзовые сфинксы-курильницы источали благовонный дым. Над кушеткой висело изображение Исиды, а рядом — анх[45]. Меня больше не волновало, разозлится ли Август, напишут ли рабы Ливии… Что еще со мной могут сделать? Чего лишить?
— Так вот какая она, Александрия? — вопросительно произнес гость.
— Бледное отражение, — невесело усмехнулась я.
Он опустился на кожаное кресло, подыскивая слова.
— Слышала новость? Сенат проголосовал за то, чтобы дать Августу пожизненную трибунскую власть. Это еще выше консульства.
— Да уж. Теперь у его ног — весь мир.
— Но не ты.
Я подняла глаза.
— Никто не запретит тебе рисовать, Селена. Что бы там ни было, Октавия и Витрувий тебя не оставят. И знаешь, Марцелл и Юлия задумали возвести приют для найденышей. Хотят назвать его в твою честь.
— Это они велели мне передать?
— Нет, — ответил он уже твердым тоном. — Но я тоже утратил близкого друга. Порой и не хочется жить, а вот живешь. — Сын Витрувия вдруг быстро заморгал. — Август приезжает завтра…
Немедленно возвратились мысли о гибели Александра. Может, кто-нибудь отважится поднять руку на императора?
— По слухам, он совсем плох, — продолжал Луций. — Всем известно, Август и раньше не отличался здоровьем. Не окреп и в Иберии, при мягкой погоде… Только прошу тебя, не совершай ничего необдуманного.
— С чего ты взял?
Он смерил меня долгим взглядом.
— Что-то я редко слышал о твоем благоразумии.
— Тогда, возможно, кто-нибудь сделает это ради меня.
— Ты последняя из Птолемеев, Селена. После тебя не останется человека, в чьих жилах текла бы кровь Александра Великого и Клеопатры. Будь осмотрительна, если не хочешь разом погубить все, за что боролись твои великие предки.
— Уже все погублено.
— Нет. Пока ты жива.
Когда по городу разнеслась весть о возвращении Августа, мы собрались на Форуме. Я размышляла о том, как поступили бы великие предки. Знаю, мать предпочла позору честное самоубийство. Ну а окажись она сейчас на ступенях храма Сатурна, с римской буллой на шее, ожидая убийцу своих родных?
Я поискала глазами человека, который ежемесячно пополнял наши с Александром сундуки, не обмолвившись даже словом. Юбы нигде не было, и я спросила Агриппу.
— Так ведь его отослали вперед, оценить ущерб.
— Что с ними стряслось?
— Многие предпочли смерть рабству, — серьезно сказал полководец.
Синие глаза Галлии сузились. Вот уже во второй раз она переживала покорение собственного народа.
Взревели военные трубы, и по гулу толпы, заполнившей улицу Югария[46], стало ясно: воины уже близко. Кто-то сжал мне руку.
— Скоро, — взволнованно шепнула Юлия.
Барабаны отбивали дробь под цокот копыт приближающихся коней.
— Вон он! — воскликнула Октавия.
В поле зрения возникли белые лошади с красными перьями на головах, а потом Август, победоносный завоеватель чужих земель, явился во главе своих легионов на золотой колеснице. Я сразу заметила, как он осунулся. Правда, кираса прикрывала ослабевшее тело, а бледность лица скрасила киноварь. Ливия ехала рядом на собственной колеснице, а уже за ней — полководцы, настоящие победители. Толпа совершенно лишилась разума, когда по улицам среди золотых и серебряных трофеев провезли в грязных клетках пятьдесят тысяч галлов.
Август остановился у храма Сатурна. Чтобы не портить зрителям настроение видом несчастных рыдающих галлов, солдаты вкатили клетки во двор базилики Юлия, где невольникам предстояло ждать своей очереди быть выставленными на торг. Август сошел с колесницы, овеянные славой полководцы окружили его, и поднялся великий шум ликования, способный оглушить небеса. Агриппа воздел над головой золотой лавровый венок, а я отвернулась, не желая смотреть гнусный спектакль. Взгляд устремился к солдатам, пытавшимся разместить пять сотен клеток во дворе базилики. Работа не из легких, поэтому на помощь усталым легионерам выслали подкрепление.