Дарка передала Зое разговор с подругой. Не без задней мысли, конечно. Было интересно узнать, как она отнесется к этому.
С сестрой домнула Локуицы по матери (Зоя почему-то упорно подчеркивала это) у девушки сложились своеобразные отношения. Хуже всего было то, что она до сих пор не знала, что представляет собой Зоя. В Зоином характере уживались нежность и грубость, сердечность и едкая ирония, откровенность и просто обидная замкнутость. Однажды хозяйкой овладела такая нежность к Дарке, что она обязательно захотела перейти на «ты», несмотря на то, что между ними была разница в десять лет. А через три дня у Зои в гостях был какой-то молодой человек, и она не только не пригласила Дарку к столу, как принято в этих краях, но даже на осторожный вопрос девушки, кто он такой, холодно ответила:
— Ты все равно его не знаешь. Просто человек.
Мужчины бывали у Зои довольно часто. Но после такого ответа Дарка делала вид, что не замечает гостей хозяйки. Тогда Зоя первая заговорила, что в Штефанешти на базаре продукты продаются за бесценок. Вот ей и приходится сбывать кукурузу и вино в другие места, а для этого необходимы связи среди купцов. Вот они и приходят («лезут», — сказала Зоя), предлагают свою цену, но Зоя не верит им.
Дарка тоже не поверила. Версия о купцах показалась ей слишком уж подозрительной. Сколько, в конце концов, у Зои этой кукурузы или вина?
Думать, что хозяйка просто любит мужское общество, Дарка тоже не отважилась. Зоя была чересчур серьезна… и набожна. Эта набожность сестры (хоть и по матери!) домнула Локуицы не укладывалась у девушки в голове. Хозяйка почти каждый день бегала в церковь и всякий раз несла туда большую восковую свечку.
— Зоя, ты разоришься на свечах! — как-то заметила Дарка, которую временами раздражала глупая набожность хозяйки.
— Ничего… ничего, это окупится сторицей.
— Как понять?
— Просто, Дарка, совсем просто. На том свете каждая моя свечка превратится в куст винограда… Еще и тебя не раз угощу…
Что это? Ирония или наивная простота? Дарка не могла разгадать.
Узнав о Данке, Зоя процедила сквозь зубы:
— Украинян?
— Да.
— Значит, и впрямь быть ему нищим, если он музыкант…
— Почему?
— Потому… Разве ты не знаешь, Даричка? Чтобы выступать в театрах… или концертах… конечно, не у нас в Штефанешти, а, например, в Яссах, в Бухаресте или у вас в Черновицах, надо иметь право…
— Какое право?
— Надо состоять в музыкальном обществе… Быть его членом, поняла?
— Ну и что? Ты думаешь, Данилюка с его талантом могут не принять в члены общества?
— Не примут, голубушка, не примут! Туда принимают только румын. Это я знаю, как дважды два… Таков закон. Закон! Знаешь, что значит слово «закон»?
Зоя ехидно улыбается, а Дарку трясет от ярости.
— Чему ты так злорадно усмехаешься? Ты тоже веришь, что украинцы, болгары, русские, венгры, немцы, евреи, подвластные румынскому правительству, лишены музыкального дара? Скажи мне… сейчас же… здесь: ты считаешь такой закон справедливым?
Хорошенькое лицо Зои стало по-сестрински добрым.
— Что же ты на меня кричишь? — спросила она ласково. — Подумай сама… справедлив ли такой закон?..
— Нет, ты мне скажи, ты ведь румынка… Это твое государство издает такие законы…
— А я еще раз говорю, — с той же добротой в голосе ответила Зоя, — подумай сама…
Теперь Дарка станет думать. Она старается представить себе, что будет с Данком через шесть месяцев, когда он окончит гимназию. Двух мнений быть не может — поедет в Вену и поступит в консерваторию. Материальные трудности ему не угрожают, Ляля освободит его от них.
Вена, город вальсов, обогатит Данка музыкальными впечатлениями. Там найдется пища для его музы. В консерватории, под руководством профессоров с мировыми именами, он углубит свои теоретические познания, отшлифует мастерство. И наконец настанет день, когда ему торжественно вручат диплом об окончании Венской консерватории. При этом люди, которым нельзя не верить, скажут Богдану (через пять лет он уже перестанет быть Данком), что у него недюжинный талант. Теперь только работать, настойчиво работать — и успех, слава обеспечены.
Этот вечер станет самым счастливым в его жизни. Ляля, ее муж, его друзья, их друзья, друзья их общих друзей — все облепят его, как пчелы медоносный цветок. Ночь пройдет в тостах и предсказаниях счастливого будущего. Данко, опьяненный от вин и женских ласк, поверит в свою счастливую звезду, которую теперь не омрачит ни единая тучка.
Но на смену ночи придет день, а с ним отрезвление не только от вина, но и от иллюзий.
Данилюк проснется утром и спросит себя: а что же дальше? Как ни богат и влиятелен советник коммерции, он не может подарить талантливому шурину австрийское подданство.
Элегантная Вена не желает брать на себя никаких административно-материальных обязательств. Теперь каждое государство, каждый город всеми силами защищается от наплыва иностранцев. Какой же отец усыновит чужого ребенка, если не может устроить собственного?
Ляля в лучшем положении, она родилась женщиной и получила в подарок от мужа не только фамилию, но и австрийское подданство. Богдан может трижды жениться на австрийских «фройляйн», но ни одна из них не одарит его своим подданством. Это он может наделить их подданством Румынского королевства.
Данку придется, погостив у сестры на каникулах, укладывать скрипку в футляр и возвращаться на Буковину.
Понятно, на этом крохотном клочке зеленой буковинской земли Данко станет первой величиной в музыкальном мире. И отнюдь не только потому, что у него диплом Венской консерватории. Все решит талант, отшлифованный, как алмаз, пятью годами упорного труда.
Но для того, чтобы проявить силу таланта, недостаточно четырех стен собственного дома. Музыка как никакой другой род искусства требует непосредственного контакта с публикой. А закон («Ты понимаешь, что значит слово «закон», Дарика?») хозяев Буковины гласит: выступать с собственными музыкальными произведениями или исполнять чужие могут только члены общества румынских композиторов и исполнителей.
Перед Богданом будут два пути: либо во всеуслышанье отречься от самого себя, и тогда его ждут слава, успех, а вслед за тем и материальные блага, либо соблюсти элементарную человеческую порядочность, и тогда ему уготована судьба безработного, бесправного музыканта, нищего.
Дарке нетрудно представить и такую картину: Данко, сжимая скрипку под мышкой, топчет камни мостовой у двери кафе в надежде, что кто-нибудь из господ позовет его сыграть чардаш. Дарка не знает, насколько волевой характер у Данка, но в одном она уверена: композитор, лишенный права печатать произведения и выступать публично, не нужен Лучике Джорджеску. О нет! Она будет стыдиться его. Лучика станет презирать Данка за то, что он остался честным человеком. Власть имущие не только захлопнут перед ним двери в музыкальные учреждения, но еще и станут жестоко преследовать его за непокорность. Для него наступят черные дни. Музыка не сможет прокормить Данка. Ему придется переменить профессию, когда вся его душа, все его существо будет рваться к музыке.
Разве не понадобится ему тогда верный, преданный, честный, работящий человек? Не станет ли обязанностью Дарки шагать рядом с ним и поддерживать его веру в лучшее завтра? Не она ли призвана сделать так, чтобы Богдан нес свой жизненный крест не с чувством неполноценности и унижения, а гордо и непримиримо?
Вера — это могучая сила. Как бы жил бедный папочка, терроризируемый Манилу, без этой веры?
Ах, как умеет вселять и поддерживать в людях веру брат Наталки — Роман Ореховский!
Ореховский… На чердаке (не без стыда признается Дарка) между чехлом и стенкой чемодана лежит брошюра, та самая, которую на вокзале засунул туда Роман. Лежит почти три месяца. Позавчера Дарка лазила на чердак пришивать петлю к чехлу (не в ее характере откладывать такую работу до дня отъезда), и брошюра попалась на глаза. Небольшая серенькая книжечка в мягкой обложке, подписанная буквами Р. К. Ничего не говорящее название «Закон жизни» не вызывает особого интереса. Дарка открыла первую страничку. Вступление не увлекло ее, она бросила, не дочитав. Скучно, обо всем сразу и ничего конкретного. Дарка засунула брошюрку на старое место. Теперь она решает дочитать ее до конца. Ведь стоит Дарке показаться в Черновицах, как Ореховский спросит, какое впечатление произвела на нее книжка.