Дарка пожала плечами. Что здесь может нравиться?
Возможно, позже все уладится, но первый день занятий произвел на Дарку удручающее впечатление.
Зою она застала на крыльце. Та чистила фасоль.
— Как вы себя чувствовали в гимназии, домнишора Дарика?
Отвечать не хотелось, хотя вопрос и был задан кстати.
— Я еще ничего не могу сказать… А где теперь домнул Локуица? Он никогда не приезжает сюда?
— А что он позабыл здесь? — Зою как будто рассердил вопрос. — Веди он себя правильно, жил бы до сих пор в Веренчанке. Чего ему там не хватало? Есть было нечего или жить негде?
«Она очень недалекая. Откуда у такого умного брата такая ограниченная сестра?»
Первые дни в Штефанешти Дарка ждала письма от Данка. Ее не беспокоило, что он не знал адреса. Девушка не раз слышала, что молодые люди в таких случаях достают адреса из-под земли. Написать первой Дарке даже в голову не приходило. Такой поступок, запрещенный кодексом хорошего тона, считался смертным грехом, и она раз и навсегда отбросила эту возможность как нереальную.
Девушке вспомнилась бабушкина история с адвокатом. Дома она слушала ее краем уха, не придавая особого значения этому эпизоду бабушкиной молодости. Но теперь бабушка стала для нее образцом. Вот как надо дорожить своей девичьей гордостью! Нет, нет! Ни за что на свете она первая не напишет! «Лучше умереть, чем покориться, чем просить милостыню…»
Но на дворе стояла такая золотисто-багряная, пахнущая ранетом осень, что умирать не было ни малейшего желания.
По воскресеньям, после обеда, накормив утят и поросят, Зоя брала Дарку на прогулку в окрестности Штефанешти. Девушка, выросшая в Веренчанке, не могла досыта налюбоваться тем, что творилось в природе, и прежде всего чудесной панорамой горно-лесистых окрестностей. С монастырской горы Штефанешти со своими бело-розовыми домиками и красными черепичными крышами выглядел как драгоценный камень в зеленом кольце леса.
Невзирая на кажущееся спокойствие, гармонически царившее на небе и на земле, в природе шла ожесточенная борьба между жизнью и смертью. Среди сухих, сожженных горячим солнцем растений пробивалась сочная молодая травка. Терновник, уже раз произведя на свет плоды, захотел вторично испытать родительскую радость: он зацвел, правда, робко и не так сильно, как весной, но в прозрачном, чистом до звона воздухе миндальный запах этого цветения разносился далеко вокруг. Листва на деревьях не вяла, а лишь, отдавая дань прекрасному, меняла цвета. Да, с красками творилось нечто невообразимое! На самом склоне монастырской горы рос куст. На свежие, сочно-зеленые листья его словно кто-то небрежной рукой набросал свекольно-красные пятна. А небо! Дарка не помнит, чтобы ей когда-либо приходилось видеть такой теплый зеленовато-синий тон. Небо казалось бесконечно высоким и вместе с тем очень близким. Разогретый воздух струился вдали, словно дым. Солнце не грело, а припекало, но летней духоты не ощущалось. Малейшая тень давала прохладу, в лесу, под густой сенью деревьев, было даже сыро и холодно.
Зоя собирала лечебные травы (ее деятельная натура и здесь не находила покоя). Она учила девушку, какие травы и в какое время надо собирать и как хранить. Дарке запомнилось одно лишь название — цветок «Иван-предсказатель», желтый, на высоких стеблях.
Только два воскресенья не ходила Зоя с девушкой на прогулку, и эти дни Дарка считала потерянными для себя. Она слонялась по крохотному садику и, обрывая ромашку, гадала: «Любит — не любит». В эти дни к Зое заходила какая-то женщина, до самого носа закутанная в черную шаль, но, судя по глазам, молодая, — больше Дарка ничего не могла сказать о ее внешности. Они шептались с хозяйкой, и та сразу же начинала собираться. Зоя сосредоточенно надевала выходное, отнюдь не нарядное платье, а у Дарки на кончике языка вертелся вопрос: «Куда?» Но она пересиливала себя и не спрашивала. Оба раза Зоя вернулась домой поздно ночью. И только наутро, не зная, куда спрятаться от вопрошающих глаз девушки, пробормотала что-то невнятное о несправедливости и о наших обязанностях бороться с нею. Но тотчас, словно испугавшись, забрала свои слова обратно:
— Пей молоко и не прислушивайся к тому, что я здесь болтаю…
Дарка оглянуться не успела, как пролетели погожие осенние дни. Это произошло незаметно. Небо, правда, долго и терпеливо подготавливало людей к перемене, но, когда однажды по окнам зашуршал холодный осенний дождь, Дарка восприняла это как обидную неожиданность. Осенние дожди, по словам хозяйки, бывают здесь затяжные.
Ноябрь доживал последние дни.
Уже неделя, как сверху сеется холодная изморось, «свинский дождь». Небо давно утратило южный лазурный оттенок. Посеревшее, лохматое от тумана, оно мокрой грудью наваливалось на землю и давило на крыши, на деревья, на человеческие сердца.
В саду почерневшие, голые деревья плачут от холода и недостатка солнца. Воздух пропитан болотной сыростью, запахом прелой листвы — даже дышать трудно. Под окнами, борясь с ветрами и заморозками, не сдаются георгины. На фоне декорации обнаженного сада даже они не радуют глаз.
Окна не просыхают от слез. Сквозь их заплаканные стеклянные глаза пейзаж за окнами кажется еще более печальным. Дарка, недовольная собой и всем окружающим, снует по низеньким, потемневшим от непогоды комнаткам…
А на Буковине, верно, уже выпал снег. Искристый, он окутал белым покрывалом поля за селом, стер грани между небом и землей. В белом снежном зеркале отражается голубизна неба, и нельзя простым глазом различить, где кончается земное и начинается небесное царство. А солнце! Оно так ослепительно, как не бывает даже в жатву. На него невозможно глядеть, не прикрыв глаза козырьком ладони.
Воздух звонкий, прозрачный, бодрящий! Не воздух, а нектар!
Край родной, ты вдвое роднее на чужбине!
В Даркиной комнате на столике пирамидкой сложены учебники, но у девушки нет большого желания приниматься за них, хотя румынская терминология и поныне приносит ей немало трудностей.
Откровенно говоря, новая гимназия в какой-то мере уже успела отравить в Дарке стремление к знаниям. В женской гимназии Штефанешти учились преимущественно дочери богатых родителей. Они не скрывали, что гимназия для них — лишь мост для перехода в следующую фазу бытия — замужество. Замужество — это цель, гимназия — путь к этой цели.
Кроме того, перед каждой четвертью по установившимся традициям все богатые родители давали директору и учителям бакшиш (каждый соответственно своему карману). Ученицы знали, что учителя получали «подарки», и соответственно вели себя в гимназии. Понимая, что учителя попали не только в материальную, но и в моральную зависимость к их родителям, девушки, особенно богатые, вели себя в классе развязно, буквально терроризировали слабохарактерных учителей, а тем приходилось плясать под их дудку. Надо принять во внимание и то обстоятельство, что преподаватели вот уже пятый месяц не получали жалованья, ибо предыдущий министр финансов ограбил государственный банк и бежал за границу.
Из одиннадцати новых соучениц Дарка пока ни с кем не подружилась. Все, за исключением «трех принцесс», были как будто и неплохие, но ни одну из них нельзя было близко подпустить к сердцу. Только с Илоной Моршан у Дарки сложились относительно хорошие отношения, хотя и здесь сказывалась разница взглядов в вопросах воспитания и, так сказать, этики.
Когда под впечатлением Наталкиного письма Дарка рассказала Илоне, что в Черновицах кое-кто ее очень интересует, Илона тотчас спросила:
— А кем он будет, когда кончит гимназию? Сколько будет зарабатывать?
Сбитая с толку девушка ответила, что Данко пока только заканчивает гимназию, а в будущем готовится стать музыкантом. Илона замахала руками:
— Охо-хо-хо!.. Святой дух да хранит тебя от музыканта! С музыкантом можно крутить романы, но… ох-хо-хо!.. как можно думать о нем серьезно? Музыканты — это нищие! Пусть цыгане занимаются музыкой! Ты подумай над тем, что я тебе сказала. Хорошенько только подумай!